Сверху нависало летнее небо. Под куполом натурально росла трава и мелкие кустики — газон газоном. Вокруг — мраморная дорожка, лавочки; посреди специального пятачка — фонтанчик с рыбками. И только где-то там вдали, у дальней стены виднелась койка, как раз напротив громадной видеопанели.
Йохим Ба сидел в кресле, у фонтанчика; рядом возвышался изящный столик, на котором красовалась ваза с фруктами; тут же стояли кувшин молока и глиняная кружка. Во втором кресле небрежным ворохом пузырились кое-как развернутые газеты. Бросалась в глаза палочка, бережно прислоненная к креслу.
Ба медленно повернулся в сторону посетителей и сразу стало видно, что правая половина лица у него словно омертвела: даже морщины заканчивались на середине лба. Странно неподвижным оставался глаз. Ни намека на мимику, восковая маска, не лицо.
Точнее, пол-лица, потому что левая сторона жила. Но эта полуулыбка хорошо знакомого человека выглядела чужой.
— Здравствуй, Йохим, — твердо поздоровался Гижу.
— Здравствуй, — эхом повторил Маккензи.
— Отпустили наконец-то? — ответил Ба. Говорил он тоже плохо, но в целом разборчиво.
— Здравствуйте. Вон там есть стул, тащите сюда.
За стулом сбегал Маккензи, Гижу тем временем убрал из второго кресла газеты.
— Сколько у вас времени?
— Минут десять, — виновато признался Гижу.
— Ага. Давайте обо мне не будем: выкарабкаюсь помалу. Лучше скажите, когда вы поняли?
Гижу на секунду опустил голову.
— Да я почти сразу понял, когда ты карты достал, — признался он. — Еле сдержался, чтобы не попросить тебя показать мизинец.
Ба улыбнулся своей жутковатой полуулыбкой:
— Ну, мизинец-то мне присобачили на совесть, даже шва не осталось.
— А я понял, — признался Маккензи, — когда ты нашел программу за какие-то двадцать минут. Я глянул — инверсировать такую уйму операций так быстро? А если учесть еще, что на поиск самой программы должно уйти какое-то время…
— А чего мне тянуть, если вы уже поняли, а остальные никогда и не поймут?
— Шарятьев тоже догадался. По крайней мере что-то заподозрил.
— Да? Не ожидал от него. И как Шарятьев?
— Ничего. Летать будет вряд ли, но преподавателем стал отменным.
Ба вздохнул.
— Что ж… Каждому свой путь. К нам ему, сами понимаете, не судьба. А пацаны?
— Мрничек сбежал в дефектоскописты, в космос больше ни ногой. А Хомуха, представь себе, подался на навигаторский факультет!
— Вадик? — изумился Ба. — После того, как он нас всех чуть на тот свет не отправил?
— А он, оказывается, и не виноват был. Фрея еще с прошлого рейса на просчете вариативностей сбоила, что-то там у нее занедужилось, а космодромные бинжи проспали. Собственно, они тоже не виноваты: отклонение было в табличном пределе, просто стало больше, чем раньше.
Но теперь статистика снята, думаю таблицы уже обновили с учетом нашего случая. А Вадик, между прочим, тянет на золото по итогам полугодия!
— Ну, молоток! Рад за него! Над палатой щебетали птицы.
— Слушай, Йохим, я давно хотел спросить, — начал Гижу, но на несколько секунд умолк. — Ты… Ты начал экзаменовать нас в тот самый момент, когда признался, что ты не простой трассер, а разжалованный бинж?
— Разумеется! Если уж вляпались по-крупному, нужно сразу брать быка за рога и решать, кто способен работать сакрифайсером, а кто нет. Я поставил на обоих и выиграл — ты, капитан, начал подыгрывать мне раньше, чем осознал это. Да и Кларенс вел себя… адекватно.
Йохим по-прежнему называл Гижу капитаном.
Маккензи не преминул съязвить:
— Премного благодарны за доверие…
В самом деле, кто способен сохранить спокойствие и уверенно лечь под врачебный лазер в ситуации, в которой совсем недавно пребывала Фрея?
Кто не сломается тогда, когда порой ломаются лучшие из лучших? Кто не позволит им сломаться, взвалив на себя роковое бремя неудачника, вытянувшего страшный жребий?
Только тот, кто однажды уже пережил подобное. Поэтому в сакрифайсеры набирали лишь астронавтов, вернувшихся на аварийных кораблях, и лишь тех, кого рекомендовал искалеченный сакрифайсер.
— Не тяжко вам? — спросил Ба участливо. — Меня, помню, просто бесило, что все вокруг считают меня арестантом.
— Меня тоже бесит, — сознался Гижу. — Однако держусь. И Кларенс держится, но таким ядовитым стал — мне его, клянусь, придушить иногда хочется!
— Ну, извини, — вздохнул Маккенйи. — Не от райской жизни.
— А курс как? Дается? Капитан упрямо поджал губы:
— Куда ж он денется… Только программы подбирать тяжко — много их, черт бы их побрал… Голова пухнет.
Программы фрагментарного поражения организма… Заранее просчитанные до десятитысячных долей процента на любое из возможных повреждений — они ввергли бы в ужас любого из инквизиторов древности. И любой сакрифайсер должен был разбираться в них быстро и безошибочно — от этого зависела как его жизнь, так и жизнь всех, кого он спасал.
— Программы, — проворчал Ба, хмурясь половиной лица. — Что программы, они еще не самое страшное. Хотите знать, что было самым трудным для меня?
— Что? — в один голос выдохнули Гижу и Маккензи.
— Труднее всего, — признался Йохим Ба, лучший сакрифайсер дальнего космоса, — было научиться всегда — всегда! — вытаскивать из этой чертовой колоды именно пикового туза!
Юлий Буркин. Вон! К звёздам!
— Они же не будут стрелять?! — задыхаясь, выкрикнула Сашка, ныряя за мной от света фонаря в темноту, под отцепленный вагон. Лай собак, кажется, стал чуть тише, сместившись влево.
— Конечно, не будут, — заверил я, точно зная, что вру. Пусть хотя бы ей не будет так страшно.
Но зря я старался: только я перевернулся с живота на спину, поудобнее устраиваясь на шпалах и мокром щебне между ними, как со стороны депо раздался треск очереди. Пронзительно звякнул металл о металл, и звук этот смешался со свистом, жужжанием и эхом.
— Валя, — тихо забормотала Сашка, подползая и уткнувшись холодным носом мне в ухо, — мы же ничего такого не делали, — я почувствовал, что она вот-вот сорвется, — мы же только целовались.
— Тс-с, — прошептал я. — Мы, кажется, ушли. Давай замрем и полежим смирно.
В такую передрягу я попал впервые, но вел себя достойно и, наверное, гордился бы собой, если бы не было так жутко.
Сперва тявканье сдвигалось левее и левее, и все спокойнее становилось в моем ухе Сашкино дыхание, но потом собаки вдруг залаяли ближе, даже стали слышны голоса людей, и она задышала неровно, с еле слышным сопением. Дважды пальнули одиночными, видно, приметив что-то подозрительное. Я напрягся, но звуки снова начали удаляться.
С лужей, точнее с дождем, нам повезло. Если б не он, собаки со следа не сбились бы… Учитывая, что мы бежали от самого парка, можно сказать, что мы совершили невероятное.
Одновременно с тем как отступал страх, все сильнее начинали угнетать холод и сырость. Но, видно, Сашка успокоилась раньше меня, потому что она вдруг прижалась ко мне плотнее, и ее рука полезла мне
