— Можно подумать, — сказал я, — что это не вашему мужу грозит смертный приговор.
— Mi esposo, — буркнула Анита. — И чем быстрее его приберет Господь, тем лучше.
— Вы надеетесь, что вашего мужа приберет именно Господь, а не Дьявол? — спросил я.
— Вы ехали из Финикса, чтобы поговорить об этом?
— Может, войдем в дом? — предложил я.
— Pase, — сказала Анита.
В гостиной первого этажа стоял огромный телевизор — дюймов сорок, не меньше, показывали новости с выключенным звуком, диктор канала Fox News беседовал с репортером, находившимся в Каире, о чем извещала бегущая строка. Детских голосов не было слышно и в доме, хотя присутствие детей все-таки ощущалось — на полу были разбросаны части несобранного пазла, в углу скучал большой разноцветный мяч, а диван был покрыт флагом футбольного клуба «Мадрид реал» — бедняга Рик болел за эту команду, и цвета ее были мне хорошо знакомы.
Ревекка села в дальнем углу дивана, сдвинув флаг, взглядом показала мне, чтобы я не обращал на нее внимания и вел разговор сам.
— Миссис Бойзен… — начал я.
— Фамилия моего отца — Матеуала, — прервала меня Анита.
— Хорошо, — сказал я, помедлив. — Вы должны понять простую вещь — по решению суда имущество господина Бойзена будет, скорее всего, конфисковано, и, поскольку ваш брак больше не является тайной, вы останетесь без дома… вообще без ничего.
— Я — гражданка Мексики! — сказала Анита таким тоном, будто мексиканское гражданство освобождало ее от любой ответственности и вообще было высшей наградой после Нобелевской премии.
— Это не имеет значения, — терпеливо объяснил я. — Между Соединенными Штатами и Республикой Мексика существует протокол о выдаче преступников и решении имущественных споров от восемнадцатого октября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, и согласно этому документу…
Анита не слушала — фраза оказалась слишком длинной, — но суть поняла мгновенно: дом у нее могут отнять.
— Es imposible! — заявила она, выпятив грудь так, что тонкая ткань платья натянулась и четко обозначились тугие соски. — Есть завещание. Стив все нам оставил.
— Могу ли я, как адвокат вашего мужа, ознакомиться с этим документом? — поинтересовался я.
— No, — отрезала Анита.
Мы говорили еще полчаса, хотя мне было ясно, что добиться от этой женщины нужной информации не удастся.
— Анита, — сказала неожиданно Ревекка, прервав на полуслове мой монолог о правах, предоставленных законом штата Техас осужденным на смерть. — Все это чепуха, дорогая. А вот если вы не узнаете точное время казни вашего любимого Стива…
Впервые за время нашего разговора я увидел, как эта женщина вскинулась:
— No faltaba mas! — воскликнула она. — Об этом сообщают по радио, я знаю! Это показывают по телевидению! Я увижу это!
Она несколько раз повторила «это», прежде чем до меня дошло, что Анита имеет в виду демонстрацию в прямом эфире процесса казни осужденного на смерть преступника. Когда лишали жизни Мак-Колина, это видели миллионы людей, и, на мой взгляд, не было передачи более гнусной — я не понимал, какое удовольствие (именно удовольствие, я точно знаю, я видел этих упырей, наблюдавших за казнью по большому ящику в ресторане на девятой улице) получают люди, когда на их глазах убивают человека; негодяя, убийцу, но все же не бабочку, не муху, не таракана какого-нибудь. В шестнадцатом веке парижане с полуночи собирались на Гревской площади, чтобы присутствовать при сожжении еретика или повешении вора — но в те времена, возможно, не было других развлечений?
Я всегда был против публичности, я был против и смертной казни как таковой, но изменить закон не в моей власти, с этим я готов смириться, но как, черт побери, понять жену осужденного, которая ждет-не дождется, когда ЭТО покажут по телевидению в прямом эфире?
— Вы ненавидите мужа? — вырвалось у меня.
— Я люблю Стива! — сказала Анита с таким пылом, что сомневаться в ее искренности мог бы лишь человек, абсолютно чуждый людских страстей.
Я видел, как улыбнулась Ревекка — похоже, она лучше меня понимала чувства этой женщины.
— Вы этого не увидите, — сказала Ревекка. — Прямая передача из тюрьмы будет отменена.
— No… — растерялась Анита. — No puede ser… Есть же правила.
Она была права — процессуальный кодекс штата Аризона, статья двести шестьдесят третья, предусматривал демонстрацию казни, — правда, там была оговорка: «если общественность выразит протест, суд может принять решение, отменяющее демонстрацию». До сих пор общественность таких протестов не выражала.
— У адвоката есть возможность добиться отмены прямой трансляции, — продолжала Ревекка.
У меня не было такой возможности, и я собирался заявить об этом, но промолчал, встретившись с Ревеккой взглядами.
— Вы этого не сделаете… — пробормотала Анита.
— Синьора Матеуала, — сказал я мягко, — почему вам так важно видеть эту ужасную сцену?
— Я… — Анита не знала, что ответить, и я пришел ей на помощь:
— Вам важно знать, в какой именно момент душа вашего мужа расстанется с телом, верно?
— Я не буду смотреть! — закричала Анита, поднимаясь на ноги и гневно наставив на меня палец, будто лично я должен был включить рубильник или ввести ее мужу смертельную дозу яда. — Я увезу детей!
— Не понимаю, — сказал я. — Только что вы говорили…
— Дин, — Ревекка положила мне на ладонь свою руку, — вы еще не поняли, что Анита действительно любит своего Стива? И она не будет смотреть… Смотреть будут другие, потому что нужно точно знать момент… А если передачу отменят, то все сорвется. Верно?
— Si, — кивнула Анита.
— Вы не будете смотреть. Кто же будет? Кто эти люди?
Не так нужно было задавать вопрос, совсем не так. У Ревекки не было ни моего опыта общения с клиентами, ни достаточного терпения. До сих пор мы понемногу приближались к цели, я увел бы разговор в сторону, чтобы ослабить напряжение, а потом вернул в нужное русло… Нельзя иметь дело с дилетантами, сейчас Анита замкнется и ничего больше не скажет.
Анита хмуро посмотрела на Ревекку и одним словом поставила ее на место:
— Siga. Нам не о чем разговаривать.
Ревекка растерянно посмотрела на меня, ожидая моего вмешательства, но я лишь пожал плечами — разговор был безнадежно испорчен, не было смысла продолжать.
— Siga, — повторила Анита.
— Незачем было ехать, — сказал я после долгого молчания. — Она так ничего и не сказала. Правда, теперь у нас с вами больше шансов выжить — мы ничего нового не узнали, и, следовательно, не представляем опасности.
— Мы? — горько сказала Ревекка. Она смотрела куда-то в пространство, а я, то и дело к ней оборачиваясь, видел лишь ее профиль и высокую шею над прямым воротником.
Ревекка молчала, я тоже не проронил ни слова, обдумывая шаг за шагом наши поступки — Ревекки и свои собственные — и все больше утверждаясь в мысли, которая теперь казалась мне единственно возможной и объяснявшей все обстоятельства дела. Включая смерть Бертона. Включая и мою собственную смерть, если я сделаю шаг в неверном направлении.
Мы вернулись в Монтеррей поздно вечером и сняли два номера в гостинице «Трокадеро». Мне дали обычный на третьем этаже, а Ревекка потребовала люкс и получила — на пятом. Похоже, она не хотела ни общаться со мной, ни находиться от меня на таком расстоянии, чтобы я мог заподозрить с ее стороны желание как-то сблизить наши отношения.
