Николай не пытался вправить Кузьмину мозги. Делал вид, что ему безразлично. Известно, почему: большой босс мечтал присоединить Кузьмина к обществу Высшей Расы, а Кузьмин, в свою очередь, упирался. Решительным аргументом мог стать цирроз печени, излечимый всего одной инъекцией имморталина. Правда, Кузьмин давно решил, что лучше помрет от белой горячки, но Николай о том не ведал, потому исправно снабжал изобретателя спиртным.
А хранить стаканы в холодильнике Кузьмина научил знакомый бармен. Кузьмину понравилось.
Он успел как следует поддать и свалиться на кровать, когда снизу позвонила Настька:
— Док, есть свежий труп.
Труп был свежее некуда, то бишь, он был еще жив. Витя горько плакал, надеясь разжалобить Настю. «Зря стараешься», — думал Кузьмин. Высшая Раса лишена практически всех свойственных человеку чувств. Поначалу они еще стараются возвысить душу, развить разум, сделать что-нибудь полезное… а потом их потребности сводятся к поискам кандидатов на самоубийство. Потому что существование бессмертных определяется одним-единственным фактором: страхом перед очередной ломкой.
Предусмотрительная Настька заставила Витю раздеться догола. Наверное, чтобы поменьше возни было с трупом. Его ж еще обмыть надо будет — и от крови, и от прочего… Услышав тоненький звоночек готового к работе «комбайна», Настя показала глазами на большой «разделочный» стол и приказала:
— Давай.
— З-зачем на стол? — ныл Витя.
— Чтоб доку удобней было.
Витя разрыдался и полез на стол. Мощное тело жалко подрагивало. Бывший бандит вытянулся на спине. Настя надела полиэтиленовый халат, подала жертве опасную бритву в лотке. Кузьмин быстро вышел в коридор, закурил. За спиной раздался душераздирающий вопль, потом второй. С грохотом упало что-то тяжелое, такое тяжелое, что пол ощутимо сотрясся. Кузьмин торопливо вынул из кармана прихваченный загодя «мерзавчик» с водкой, залпом выпил. Жадно затянулся сигаретой, прикурил от кончика следующую.
Когда Кузьмин вернулся, Настька взваливала на стол мертвого Витю. Ага, понял Кузьмин, вот что такое тяжелое упало! Наверное, Витя в конвульсиях скатился на пол. Настька поднимала его как штангу, на руках ее вздулись мышцы, она присела и была похожа на тяжелоатлета. Кузьмин засмотрелся, удовлетворенно кивнул, когда Настька от натуги пукнула: точно по законам жанра.
Иногда, будучи в расслабленном и склонном к отвлеченным размышлениям состоянии, Кузьмин гадал: отчего Настька постоянно колдует с обликом? Она будто маски меняла, и характер отрабатывала со смешной пунктуальностью. Приняв ангельский лик, Настя носила длинную юбку, с лица ее можно было икону писать, и ходила она, не касаясь грешной земли. Витьку убивала не просто Настя, а Настя в облике строгой училки: деловой костюм с юбкой ниже колена, затянутые в пучок на затылке волосы, ледяная холодность во взоре и аура тотального обвинения. А вот сейчас — нате вам, баба со штангой. Ноги расставила некрасиво, напыжилась, морда налилась кровью… Того и гляди, рекорд выжмет. Зачем ей чужие лица? Наверное, оттого, что своего отродясь не было. До инъекции Настька в меру ограниченных возможностей копировала лица с обложек глянцевых журналов. Красилась, одевалась, вела себя соответствующе. А после… после она не нуждалась в гриме. Она по одной лишь прихоти становилась другим человеком. Человеком ли? В том и дело, что никогда, ни разу в жизни Настя не старалась быть человеком, пусть и другим. Она была пустышкой, вешалкой — и осталась ею, но бессмертной.
И все они, паразиты, такие. Все до единого. Настоящий человек, осенило вдруг Кузьмина, проживает каждую минутку, от любой секунды берет все. Он такой, какой есть; а бессмертные паразиты — они всегда были кем-то, потому и трясутся, что помрут, так и не побывав собой.
А собой они не станут никогда. Потому что их самих никогда не было.
Настька ползала по полу с тряпкой, старательно оттирая Витину кровь. Ее деловой костюм обвис мешком, и даже по цвету напоминал халат уборщицы. Кузьмин брезгливо огляделся: перед смертью Витя уделал все, даже на потолке виднелись красные точки. Конечно, бандит не виноват, а виновата его сучка, которой нравилось наблюдать за агонией. Кстати, это была общая слабость Высшей Расы. Кузьмин подозревал, что они испытывают оргазм от чужой насильственной смерти. Да и черт с ними. Но Настька могла бы, если уж невтерпеж, убить Витьку в другом месте, зачем же операционную пачкать!
— И стены ототри, — приказал он.
Через час он зашел в палату к супруге Николая. Ввел ей в вену еще теплый препарат. Женщина плакала, глядела на него тупыми глазами жертвы, не понимающей, за что ее мучают. Кузьмин едва сдержался, чтоб не плюнуть в ее лицо, под действием имморталина вновь обретавшее узнаваемые черты.
К себе он вернулся перед самым рассветом. Зачем-то долго стоял в коридоре, мечтая, что пошлет к черту усталость и пойдет гулять в парк. Хотелось поглядеть на нормальных людей и на деревья. Но не пошел.
Распахнул дверь и замер на пороге.
На большом столе в гостиной стояли два наполненных до половины стакана и початая бутылка водки. По запотевшим бокам стаканов медленно сползали капельки конденсата.
А за столом сидел Витя. Голый и полупрозрачный.
— Ну, док, — произнес он вполне отчетливо, — вот я и тут. Давай, помянем меня, что ли.
Кузьмин хлопнулся в обморок.
К постоянному Витиному обществу Кузьмин привык быстро. И даже находил в создавшемся положении плюсы. Собственно, верней было бы сказать — не находил минусов. Теперь у него под рукой всегда был собеседник и собутыльник. Агрессии Витя не проявлял, зато охотно вел бесконечные беседы о смысле жизни. Водку он себе наливал, и даже вроде бы пил, только Кузьмин как-то произвел нехитрый подсчет и обнаружил, что призрак не употребил ни капли.
— А это иллюзия, — объяснил Витя. — Ты не думай, я только чтоб компанию поддержать. Так-то я вприглядку пью.
После смерти Витя резко поумнел. Он легко сопоставлял факты, делал верные выводы и прекрасно понимал Кузьмина. Иногда он спорил — неспешно, беззлобно и аргументированно. Порой к сугубо мужской компании присоединялась Настя. Сидела на стуле, скромно сложив руки на коленях, пока мужики обсуждали ее, не стесняясь в эпитетах и оскорблениях. Настя безропотно терпела. А когда она надоедала, Кузьмин выставлял ее за дверь. Витя явственно вздыхал — с облегчением. Смерть избавила его от иллюзий, и он признался, что несколько лет томился по своей однокласснице. Но так и погиб, не добившись успеха.
— Слушай, а ты долго так болтаться будешь? — интересовался Кузьмин чаще всего.
— Не знаю. Меня не принимают ни там, — Витя тыкал пальцем в потолок, — ни тут, — палец устремлялся в пол. — Наверное, это из-за имморталина. Что-то он в нас портит, что мы потеряны для загробной жизни. Я пока не пробовал на солнечный свет выйти. Боюсь, если честно. Вдруг я разложусь? На какой-нибудь синий туман и цветочный запах?
За прорезавшуюся поэтичность выпили. Кузьмин пытался расспросить призрака — а как оно, есть Бог или нет? Но Витя не знал. Он же так и не попал никуда.
Но Кузьмин почему-то в Бога поверил. Сильно. И осознал, каким же страшным грешником стал. Худшим, возможно, за всю историю человечества. Он вмешался в замысел Творца, испохабив самое совершенное из его творений, созданное по Образу и Подобию… Кузьмин думал, что и наказание ему полагается самое страшное.
Он стал носить крестик. И как-то собрался в церковь — ну, поставить свечку за упокой Витиной души. Случилось странное: Кузьмин не смог зайти в храм. Он шагал, чувствуя, как по мере приближения к дверям церкви у него тяжелеют ноги, и переставлять их — труд уже нечеловеческий. Один раз он сумел-таки заползти в ограду, прислонился к столбику. Стоял, глядел на двери, распахнутые для всех, кроме него. Плакал. Есть Бог на свете, отчего-то радостно думал Кузьмин, есть.
С того дня у него появился смысл в жизни. Смысл заключался в том, чтобы помочь Божьему гневу настичь грешника. Для реализации этого плана Кузьмин в грозу выбирался на крышу высотки Института и стоял там, запрокинув голову и ожидая, пока в него шарахнет молния. Он радостно скакал по крыше, подманивал грозовой фронт, предлагая себя в качестве лакомства. От шквала высотка ощутимо
