Зоя Платоновна одной рукой отряхнула юбку, в другой она держала альбом.
– Зачем у Пушкина книжку отняла? – спросил кто-то из ребят.
– Книга на месте, – сообщила Зоя Платоновна. – Это, так сказать, второе издание.
Альбом был мокрый, она спрятала его под плащ.
– Как вы догадались? – поразилась Римма.
– Самое надежное место, – сказала Зоя Платоновна. – Снизу не увидишь, что там читает Пушкин. А он, оказывается, читает свой собственный автограф. А теперь побежали, Митя, наверное, совсем замерз.
И они бежали, мокрые, продрогшие, но не чувствовали ни дождя, ни холодного ветра.
Кир Булычев
Выстрел Купидона
1
Вдруг его охватило нетерпение, суматошная нервная спешка. Надо было скорее, скорее все сделать, пока никто не заметил, никто не пришел. Хотя кто мог прийти сюда, в дачный поселок, в ноябре на рассвете... Пусто, последние бурые листья, пропитанные водой, собираются кучками в углублениях земли и чавкают под ногой. Грязь, земля тяжелая, небо свинцовое, из всех птиц осталась одна ворона, уселась на горизонтальной ветке сосны, ей бы спать, чего неймется? Ворона раза два каркнула, склонив голову. Сейчас бы выстрелить в нее, пристрелить – и дело с концом. И хоть у него отродясь не было пистолета или ружья, он вдруг испугался собственного желания, как будто уже был готов к выстрелу – представил, какой гулкий получился бы шум, как покатилось бы эхо выстрела над дачным поселком, до самой станции. И вот кто-то уже спешит сюда, посмотреть, на какой даче остались люди, кто стрелял, кого убили.
Он очень спешил, главное было – успеть, пока не рассвело совсем, пока по дороге кто-нибудь не прошел или не проехал, ведь кусты облетели, и теперь с дороги весь участок просматривается как на ладони. Он взял коробку для шитья – там нитки, иголки, какие-то тряпочки, потом у зеркала увидел начатую бутылочку духов «Красная Москва», схватил и ее, еще попалась чашка с розочками – почему надо было брать и чашку, он не смог себе объяснить, но чашка имела отношение к жене, чашка могла быть связана с ее исчезновением. Предметы, которые раньше были незаметны, растворялись в комнате и на кухне, сейчас прямо лезли в глаза, отовсюду, из каждого угла кричали о его жене. И для того чтобы она исчезла окончательно, навсегда, для всех, для любого любопытного глаза, надо было соскрести все ее следы, до последнего.
Руки были полны, но он догадался, разложил на полу ее старый халат, тот, который с лиловыми розами, и начал сваливать вещи на него. Почему-то принес из кухни любимую кастрюлю жены – обыкновенную кастрюлю. С минуту стоял, разглядывая ее, потом поставил обратно на полку – таких кастрюль в мире миллион. Затем вспомнил – полез под кровать. Так и есть, там забыт старый чемодан с барахлом и туфлями жены, которые вышли из моды, с кофтой непонятно каких времен. Из чемодана несло нафталином, и сквозь этот запах пробивался запах жены – ее волос, ее духов, такой знакомый, что он отпрянул от чемодана и оглянулся. Ему показалось, что он слышит вздох жены, как бывало, когда она ночью вдруг вздыхала, говорила что-то неразборчиво и переворачивалась на другой бок. Он вскочил, обернулся – от ветра медленно закрывалась дверь.
– Нет тебя, нет тебя совсем, – сказал он тихо, а получилось громко, гулко.
Он уложил барахло в халат, завязал сверток рукавами, потащил к двери. На пороге остановился, посмотрел, нет ли кого на дороге. Холодный туман подбирался к штакетнику, хорошему, ровному, прямому, сам еще летом врывал новые столбы, а она сидела на веранде, перебирала клубнику, у нее были очень белые руки, никогда не загорала, темно-рыжие волосы и веснушки на переносице. Она была не толстой, но со временем обязательно бы располнела. И странно – к ней как-то приезжала сестра из деревни, маленькая, смуглая, будто из другого племени. Но сестра.
Дорога была пуста. Собирался дождь, и, наверное, от этого никак не светлело. Он поволок сверток по тропинке к сараю. Стало очень жарко, словно взбирался на гору.
У старого заброшенного колодца, из которого давным-давно ушла вода и который он все собирался расчистить, да не было денег, чтобы нанять мастера, а сам не мог, он остановился. Потом поднял узел на сруб – только два бревна над травой – и толкнул. Узел послушно скользнул вниз, упал на мягкое, недалеко, метрах в двух, что-то в нем звякнуло, наверное, вилки. Он вытер о пиджак потные ладони.
Надо спешить, спешить... еще столько работы осталось. А в любой момент кто-то может появиться. Ну хотя бы на соседней даче. Они, правда, не приезжали уже недели две, но чем черт не шутит... Он побежал в сарай, отыскал там в куче хлама лом, а топора не было. И лопаты не было. Вспомнил, что лопата стоит у дома. Бросил лом у колодца, поспешил к дому, лопата стояла, прислоненная к стене. А топор? Топор в комнате. Он вернулся в дом, часто дыша и не имея времени перевести дух, у дверей поднял с пола топор, еще раз огляделся – увидел на столе шкатулку с ее письмами и всякими бумажками, подхватил ее, побежал обратно, от двери кинул взгляд в комнату, будто уже не смог бы вернуться сюда вновь, – на стуле лежала ее шляпа, круглая, без полей, она носила ее набекрень, вернулся, взял и шляпу.
Он расшатывал, разваливал ломом бревна, бревна сруба были старыми, кое-где подгнили, но держались крепко, скрип стоял на весь поселок, наконец одно бревно поддалось, отвалилось в сторону, он выпрямился, и тут его кто-то спросил, совсем рядом:
– Помочь, может, хозяин?
– Что? – И сразу наступило спокойствие. Все погибло. Он ждал этого голоса. Лучше было поджечь дачу и бежать – бежать без оглядки.
Он заставил себя обернуться.
У забора, облокотившись на низкий штакетник, стоял молодой мужчина в ватнике поверх гимнастерки, на гимнастерке видны две полоски за ранения. А на дороге – удивительно, неужели он мог этого не услышать, – «студебеккер».
Он с трудом заставил себя заговорить.
– Не надо, – сказал он. – Я сам...
– А чего трудишься?
– Колодец, – сказал он. – Видите, колодец совсем старый. Воды нет. Я здесь огород сделаю.
– Огород?
Место для огорода неподходящее, с первого взгляда видно.
– Я выкорчую, – сказал он, – выкорчую, понимаете?
– Дело твое, а то бы я за червонец тебе это все быстро организовал, – сказал демобилизованный. – Не хочешь?
– Спасибо, не надо, спасибо.
– Ну как знаешь. А ты мне тогда скажи, как мне на Пушкино выехать?
– На Пушкино?
Он положил на землю лом и пошел к забору, стараясь закрыть собой колодец, хотя в колодец заглянуть от забора было нельзя – все-таки метров пятнадцать.
– Через километр, – сказал он и откашлялся, – будет поворот направо...
Шофер слушал его, кивал, а сам смотрел почему-то ему через плечо, на колодец. «Что я там забыл? Что он там видит?»
– Смотри, – сказал шофер, – твоя баба шляпу и шкатулку забыла. Дождем промочит.
– Это старые, ненужные, я выброшу, – сказал он быстро, не оборачиваясь.
– Может, мне тогда дашь, а?
– Нет, – сказал он быстро. – Нельзя.
