лаборатории полностью подтвердятся. Однако вскоре мы получили полное извинений письмо из Морганбильтовского института, в котором наш друг, доктор Шлемиль, признал себя неспособным повторить наши результаты. Он опасался, что недопонял какие-то подробности устройства нашего прибора. Тем не менее, в ходе работы он определенно встал на сторону профессора Мудиха. Наш подробный ответ не исправил положения. Похоже, доктор Шлемиль правильно понимал нашу методику — и тем не менее… Сложилась неприятная ситуация: дискуссия приобретала личный характер, а мы ничем не могли помочь.
В аргентинской газете появилась статья, обличающая разложение, вносимое в жизнь Мексики североамериканцами, и провозглашающая национальную миссию Аргентины, а именно — играть ведущую роль во всех областях науки и культуры.
За этим последовала довольно-таки шовинистическая статья в «Журнале американской медицинской ассоциации», бросающая тень на все совместные мексиканско-американские работы…
А мы получали все те же результаты, шеф даже спал с лица. Не знаю, к чему бы мы пришли, если бы в это время не была завершена новая и неожиданная его работа, правда, совсем в иной области. Только она и спасла репутацию лаборатории.
Сказать по правде, мы висели на волоске, и по сей день фамилия Мудих произносится у нас с чувством вины.
Только недавно перед нами вдруг забрезжило решение проблемы.
Собираясь выбросить когда-то купленные железки, шеф еще раз перебрал их. На дне ящика, между двумя металлическими пластинками, обнаружился лоскут пергамента. Оказалось, что ящик некогда принадлежал старому мексиканскому священнику, а обломки были им откопаны вблизи старинной церкви, посвященной Святому Себастьяну. По версии священника, не очень обоснованной, но вполне вероятной, железки были реликвиями, может быть, даже подлинными стрелами, которые в свое время пронзили святого.
Я бы не взялся толковать процесс приобретения орудиями казни чудотворной силы, но ведь у нас есть пример Святого Креста, а свойства у реликвии бывают самые непредсказуемые. Чудо Иисуса, остановившего солнце, было крупномасштабным; однако в рамках науки возможны и микрочудеса. Для того, чтобы нарушить ход эксперимента, достаточно совсем маленького чуда. Чего же ожидать, когда пылкий и преданный почитатель Святого Себастьяна неделями молится в непосредственной близости от его же стрел? В конце концов, святой был всего лишь римским солдатом, и специфические потребности современного ученого, боюсь, выше его понимания. Совсем другое дело просьбы велеречивого и богомольного, хотя и простодушного мусорщика!
У нас нет убедительных доказательств в пользу этой версии. Однако я заметил, что шеф стал явно неприязненно относиться ко всему, поступающему из клерикальных источников. Думаю, он не стал более религиозным, однако держится настороже и в прошлом году не взял на работу лаборанта по имени Себастьян. Я уверен, что знаю причину.
Мораль сей маленькой истории, если в ней есть какая-нибудь мораль, такова: как святому, так и ученому лучше бы заниматься собственными делами.
Уборщик Себастьян, между тем, процветает и, как я подозреваю, для самоутверждения опять начал отращивать усы.
Артур Селлингс
КЛЮЧ ОТ ДВЕРИ
Едва отец закончил долгую и нудную молитву, Годфри исподтишка пнул ногой сестренку и тихо обозвал ее ябедой. Отец узнал, что Годфри добрался до машины времени.
Логика подсказывала отцу, что до 1985-го года, когда вышел телесериал «Машина времени», этим термином широко не пользовались. Но во время второго свидания Долорес буквально засыпала его подобными словами. Он спросил, что они обозначают, и она ответила, что сама толком не знает, но под ними можно подразумевать все, что угодно. Что же касается ее, то она употребляла их только для того, чтобы он хоть немного чувствовал себя в ее времени, как дома. Но ведь у негр, в 1866 году, телевидения еще не существовало! Значит, кто-то успел рассказать Долорес об этих вещах до него! А поскольку машина времени существует в единственном экземпляре и стоит в запертой комнате, этим «кто-то» мог быть только его собственный сын!
Ax, что за женщина была Долорес! Нет, будет…или есть… Впрочем, чтобы описать Долорес, надо изобрести новое время, а, может, и вообще другой мир. В нашем мире не существует слов, которые смогли бы верно описать ее самое и ее речь: слова были сокращены до невозможности, иногда о смысле приходилось гадать. Кстати, такие словечки составляли чуть ли не половину ее лексикона.
— Годфри, — сурово произнес отец, — зайди после завтрака ко мне в кабинет.
— Да, отец, — покорно согласился Годфри.
«Что ему от меня нужно? — рассуждал Годфри. — Я обозвал сестренку, но после этого прошло уже столько времени. Но ведь я частенько обзываю ее так, а иногда и похлеще, в его же присутствии. Значит, не из-за этого. Скорее всего, отец все-таки узнал, что я пользовался его машиной. Но как?»
Эта мысль не давала Годфри покоя.
Нет, здесь, должно быть, что-то другое. Наверное, отец обнаружил разбитое стекло в оранжерее. Да, скорее всего это. Отец оштрафует его на шиллинг, но что значит один шиллинг по сравнению с тысячей фунтов, полученных от продажи ПЕРВОГО издания «Алисы в стране чудес» в 1985-м году. Что касается стекол, то вообще-то он давненько ими не занимался. У него нашлись дела куда интереснее. Конечно, он не собирался торговать «Алисой» в 1866-м году, но век спустя, в 1985-м, каждая книга стоила не меньше фунта, и эта цена никому не казалась слишком высокой. Казалось или будет казаться? Или кажется? Да, это, пожалуй, посложнее латинской грамматики с ее перфектами и плюсквамперфектами. Незавершенное будущее! Мелинда… это прекрасное будущее! Чудесное и бесконечное!..
Когда вошел Годфри, отец нервно прохаживался по кабинету. Он по привычке прошелся еще раз взад-вперед и повернулся лицом к сыну.
— У меня есть основания думать, что ты трогал кое-что из моих изобретений, точнее, из… приборов.
Значит, отец все знает! Годфри почувствовал, как слабеют колени. Но как? Он же всегда возвращал наборные диски в первоначальное положение. А потом, с тех самых пор, как он впервые переступил порог лаборатории, чтобы узнать, что там так шумит, он всегда тщательно выбирал время: когда отец уезжал по делам в Лондон или Эдинбург. Судя по всему, отец был очень сердит. Притворяться было бесполезно, он знал все наверняка.
— Да, папа, — пробормотал Годфри. Ему была отвратительна собственная покорность, но сейчас это была единственно верная тактика.
— Разве я разрешал тебе это?
— Нет, папа.
— Ты понимаешь, что баловаться с такой сложной машиной очень опасно? Ведь ты своим детским умишком не можешь понять всей серьезности и тонкости моих опытов.
— Да, папа, — покорно ответил Годфри, хоть и был оскорблен тем, что отец сказал «детский умишко». Ведь Годфри было четырнадцать с половиной лет, и он был уже не ребенок!
— Значит, если я сурово накажу тебя, ты согласишься с этим, зная, что это делается ради твоего же блага и безопасности.
— Д-да, папа.
Прежде чем заговорить, отец еще раз прошелся по комнате.
