команде, что если до завтрашнего вечера не наткнемся на сушу — повернем обратно. Иначе, — он чиркнул пальцем по шее, — кхх! Пройдет день, и мы поплывем на восток, убегая от этой зловещей, кровавой Луны и ее непонятных передач.
— Это была бы большая потеря для Ордена и Церкви, вздохнул монах. — Но все в руке Божьей, и я изучаю лишь то, что Он позволяет мне изучать.
С этими набожными словами Брат Проводок поднял бутылку, чтобы изучить уровень жидкости. Научно установив ее существование, он измерил затем ее количество и проверил качество, влив все в лучшую реторту — свое огромное брюхо.
Потом он причмокнул и, не обращая внимания на разочарованных моряков, принялся с энтузиазмом рассказывать о судовом винте и вращающем его двигателе, сконструированном недавно в Коллегии Святого Ионы в Генуе. Если бы три корабля королевы Изабеллы снабдили подобным устройством, заявил монах, они перестали бы зависеть от ветра. Однако пока монахи запретили распространение этих изобретений, поскольку опасались, что выхлопные газы могут отравить воздух, а огромные скорости окажутся убийственными для людей. Затем он вдруг принялся излагать историю жизни своего патрона, изобретателя первого реализатора и приемника херувимов, святого Ионы из Каркасона, который принял мученическую смерть, ухватившись за провод, оказавшийся — вопреки его мнению — неизолированным.
Оба моряка, придумав какую-то отговорку, удалились. Монах был хорошим человеком, но агиография[3] успела им наскучить. Кроме того, они хотели поговорить о женщинах…
Если бы Колумбу не удалось убедить свою команду, что нужно проплыть еще один день, события разворачивались бы иначе.
На рассвете моряки воспрянули духом, увидев несколько крупных птиц, круживших над кораблем. Суша была где-то поблизости; может, эти крылатые существа прилетели с побережья самого легендарного Чипанга, страны, где у домов золотые крыши.
Птицы спустились пониже. Вблизи было видно, что они огромны и очень странны. Их тела имели почти тарелкообразную форму и были невелики относительно крыльев, размах которых составлял не менее тридцати футов. Кроме того, у птиц не было ног. Только немногие из моряков поняли значение этого факта: птицы эти жили только в воздухе и никогда не садились на землю или воду.
Пока все рассуждали об этом, раздался слабый звук, словно кто-то откашлялся. Он был так слаб и далек, что никто не обратил на него внимания, поскольку каждый решил, что его издал сосед по палубе.
Спустя несколько минут звук стал громче, словно кто-то перебирал струны лютни.
Все посмотрели вверх, головы повернулись к западу.
Даже сейчас они не понимали, что этот звук, подобный дрожанию натянутой струны, шел от каната, опоясывающего землю, что канат был натянут до предела и что именно море натягивало его.
Прошло некоторое время, прежде чем они поняли. Горизонт кончился.
Когда они это заметили, было уже поздно.
Рассвет не просто пришел, как молния, он сам был молнией. И хотя все три корабля попытались резко повернуть влево, внезапное увеличение скорости и безжалостное течение свели маневр на нет.
Именно тогда роджерианин пожалел, что у их корабля нет генуэзского винта и парового двигателя. Тогда они могли бы противостоять страшной мощи напирающего, как разъяренный бык, моря. Именно тогда одни начали молиться, другие обезумели, а кое-кто попытался атаковать Адмирала; несколько человек выскочили за борт, несколько впали в оцепенение.
Только неустрашимый Колумб и отважный Брат Проводок продолжали выполнять свои обязанности. Весь день толстый монах сидел в своей маленькой будке, передавая точки и тире своему коллеге на Гран Канариа. Закончил он лишь тогда, когда взошла Луна, словно огромный красный пузырь, вздувающийся из горла умирающего гиганта. Тогда он стал внимательно слушать и работал, забыв обо всем, что-то черкая, безбожно ругаясь и листая книгу шифров. Так прошла ночь.
Когда в реве и хаосе вновь наступил рассвет, монах выскочил из toldilli с куском бумаги в руке. Он смотрел безумными глазами и быстро шевелил губами, но никто не понимал, что ему удалось разгадать шифр. Не слышал никто и его криков:
— Это португальцы! Португальцы!
Одинокий человеческий голос не мог прорваться к их ушам сквозь нарастающий рев. Покашливание и звон струны были только вступлением к собственно концерту, а теперь началась увертюра: могучий, как труба Гавриила, разносился грохот Океана, рушащегося в космическое пространство.
КАНТАТА ДЛЯ ЛЕЙБОВИЧА
Брат Френсис Джерард из Юты никогда не нашел бы святого манускрипта, не будь пилигрима в набедренной повязке, что явился во время его великопостного бдения в пустыне. Брат Френсис никогда прежде не видел странника в набедренной повязке, но с первого взгляда понял, что незнакомец — настоящий паломник. Это был высокий человек в соломенной шляпе, с палкой в руке и с буйной бородой, пожелтевшей возле рта. Паломник слегка прихрамывал, и бедра его были обернуты куском рваного и грязного конопляного полотна — единственного одеяния, если не считать шляпы и сандалий. На ходу он мелодично посвистывал.
Незнакомец пришел с севера по заброшенному ухабистому тракту и, похоже, направлялся в аббатство братьев Лейбовича, что располагалось в шести милях южнее. На обширной территории древних руин паломник и монах заметили друг друга издалека. Пришелец перестал свистеть и вытаращил глаза, а молодой монах, следуя правилам отшельничества в дни поста, быстро отвел взгляд и вновь принялся собирать камни, чтобы укрепить свое временное обиталище и защититься от волков. Слегка ослабленный после десятидневной диеты из плодов кактуса, брат Френсис чувствовал, что от усилий у него кружится голова, и видел окружающее словно сквозь туман, испещренный танцующими черными лепестками. В первое мгновение он решил, что бредит от голода, но тут бородатый призрак весело крикнул:
— Эй, там!
Голос у него был приятный и звучный.
Обет молчания не позволял молодому монаху ответить на приветствие, и он только слегка улыбнулся, опустив взгляд.
— Эта дорога ведет к обители? — спросил странник.
Послушник кивнул и потянулся за обломком, похожим на мел. Паломник подошел ближе.
— Что ты делаешь со всеми этими камнями? — поинтересовался он.
Монах встал на колени и торопливо написал на широком плоском камне слова «Одиночество и Молчание», чтобы путешественник, если он умеет читать — что было статистически маловероятно, — понял, что искушает кающегося грешника, и оставил его в покое.
— Ничего не поделаешь, — сказал паломник. Он постоял немного, поглядел по сторонам, после чего стукнул палкой по одному из больших камней.
— Этот может тебе пригодиться, — произнес он и добавил: — Желаю удачи. И чтобы ты нашел Голос, который ищешь.
В ту минуту брат Френсис не понял, что чужак имел в виду «Голос» с большой буквы, а подумал, что старик счел его глухонемым. Он еще раз взглянул на паломника — тот удалялся, посвистывая, — молча благословил его, желая безопасного путешествия, и вернулся к своему занятию: строительству укрытия размером с гроб, в котором можно спать ночью, не рискуя стать добычей волков.
Стая перистых облаков, плывущих, чтобы одарить влажным благословением далекие горы, принесла желанный отдых от палящих лучей солнца, и молодой монах упорно работал, торопясь закончить свое
