вечером, побеседовать о матери… Это была удивительная женщина, мудрая, как никто из нас. Конечно, он по ней скучает. И мы все тоже. Почему же я сразу не рассказал ему все, что он просил!
Рут Мартин тоже было не занимать мудрости: годы работы в отделении интенсивной терапии научили ее быть внимательной к родным пациента — они нуждались в психологической поддержке даже больше, чем сам пациент. Последняя компьютерная томография не внушала надежд, но доктору хотелось помочь отцу пострадавшего пережить последние мрачные часы неопределенности.
— Значит, рассказывайте сейчас! Он выслушает от вас что угодно; может, ваш голос для него — самый желанный.
Но Уилл слышал только собственный голос, неимоверно оглушительный — вероятно, он хотел докричаться до брата: «Сэнди, quel age auras tu demain?[12] Ты вроде бы Дева? Как и Астрея…[13] Она последней из богинь покинула эту землю…» Уилл не мог объяснить, какая между ними связь, и стал торопливо взбираться по горному склону. Над жерлом вулкана вилась струйка дыма. Он почти выбился из сил, но непременно хотел посмотреть, какой вид открывается с вершины, хотел прикоснуться к вулканической мощи. Он вспомнил, как Деметра облазала Этну в поисках дочери: он должен уведомить ее, что отыскал беглянку. Где он вычитал фразу: «Если ваша душа стремится в Индию, жаждет пересечь океан, то осуществить это можно в один миг»? Теперь позабыл. Его разум рыскал по необъятным неласковым просторам, называемым памятью. Это говорил Бруно — Уилл увидел его лицо.
Он взобрался к самой вершине, но воздух здесь оказался чистым и пах вовсе не серой, как ожидал Уилл, а липовым и виноградным цветом. И розами. Ш-ш! Отец что-то говорит ему, но слова лишь на мгновение обретают форму, а потом рассыпаются на осколки. Чья-то речь заглушает их. «Живые существа не умирают; подобно всем сложным организмам, они просто распадаются. Это больше похоже на растворение, а не на смерть. Но распад означает не разрушение, а лишь обновление. Ибо что такое в конечном итоге жизненная энергия?»
Генри казалось, что сын не слышит его, но он упорно не умолкал:
— Насколько мне известно, это был выдающийся человек. И метафизика не единственное увлечение в его жизни, о котором стоит упомянуть. Он известен и как математик, и как ученый и переводчик. Между прочим, он был шпионом под покровительством Уолсингема;[14] предполагают, будто он первым присвоил себе шифр 007. Он владел богатейшей библиотекой во всей Англии. Но запомнили его именно как астролога королевы Елизаветы — человека, общавшегося с духами или пытавшегося общаться. Мне на это не хватало выдержки, но твоя мать была более гибкой; мы просто избегали таких тем. Она уступала моему пожеланию. Какие бы гены ни были в тебе намешаны, от Джона Ди ты, конечно же, многое перенял, Уилл: и изящество, и дарования, и, наверное, саму склонность к мистике. Я думаю, этот ключ должен открывать что-то, принадлежавшее ему.
Не обращая внимания на медицинскую аппаратуру, из-за которой сын казался таким далеким и недосягаемым, Генри сжал его руку, лежавшую на одеяле. Волосы у Уилла были чистые, аккуратно подстриженные, а лицо — загорелое и прекрасное; но даже загар не скрывал устрашающей бледности. Может, он и слышал, что говорил отец, — он и сам толком не знал. В этот момент он осознавал себя сразу в нескольких местах: он стоял в центре лабиринта, блаженно объятый ароматом роз, залитый светом, — и одновременно на вершине Этны, у самого жерла, вдыхая воздух, напоенный лимонным благоуханием, в ласке лучей, в томной теплыни. «Kennst du das Land, wo die Zitronen bluhn?» [15] — пришла ему мысль. «Знаешь ли ты край, где лимоны цветут?» Как же он ошибся! Сколько времени потрачено впустую вместо того, чтобы выучить как следует хоть один язык, а не эти кусочки и обрывки. Для общения с человеком другой эпохи и культуры явно маловато. Как можно надеяться увидеть мир глазами собеседника, если не можешь высказать серьезное умозаключение? Слово — вот главное, понял Уилл.
— Додона. Дельфы. Делос.[16]
Перед его мысленным взором появился треугольник, образованный этими священными местами, а потом Уилл присмотрелся к узорной гравировке на своем ключике. В центре спирали блестела жемчужинка. Почему же он раньше не замечал рисунка? Уилл стискивал в руках кожаный, теплый на ощупь предмет — оказалось, темный старинный фолиант. Он перевернул его обложкой вверх, но глаза не сразу разобрали название, вытисненное золотом. А, да это «Книга старого монарха». С другой стороны обложки над рисунком — олень и треугольник,[17] — сделанным материнской рукой, значилось: «Диана Стаффорд».
По щеке Генри катилась слеза, но он не извинялся. А Уилл все плыл по благоуханному морю света. Он по-прежнему не утратил шутливого настроя; все вокруг напоминало Рай в дизайнерском решении «Муджи» — в белых тонах, просторный и прелестный. Уилл изо всех сил стукнул отца по плечу — по крайней мере, вложил в удар все свои мыслительные способности — и проговорил окаменевшими губами: «Но слез твоих, жемчужных слез ручьи, как ливень, смыли все грехи твои». [18]
Генри Стаффорд взял с прикроватной тумбочки объемистый конверт, стиснул в кулаке ключик и вышел из палаты, где ощущался неуловимый запах работающей аппаратуры.
— Мелисса, давай-ка я отвезу тебя домой. Ты весь вечер здесь просидела — молодец, что осталась…
Он потерянно умолк, и девушка крепко сжала его плечо, сказав только: «Спасибо». Она чуть-чуть знала мистера Стаффорда: бывало, он просил ее мать напечатать для него материалы. Но сегодня им пришлось вместе проехать немалое расстояние, и обычное давнее знакомство стало дружбой.
Дорога домой из Уинчестерской больницы, куда Генри привозил жену сначала рожать обоих сыновей, а потом умирать, занимала около двадцати минут. Им обоим неплохо было бы теперь поспать. Генри радовался, что Мелисса составит ему молчаливую компанию. Кроме его серого «БМВ» на больничной парковке оставалась всего одна машина, и, что удивительно, ее обладатель умудрился помешать Генри — очевидно, в спешке, — поскольку его синяя «ланчия» наполовину перегородила выезд с площадки. Генри предпочел осторожно объехать ее, нежели отправляться на поиски владельца, которому, возможно, хватало других забот. После нескольких минут маневров они наконец выехали за пределы больницы.
7
Избыточная экипировка проверяющего на паспортном контроле подтверждала, что 11 сентября оставило по себе долгий след. Пистолет, фуражка, застывшее лицо — чиновник вглядывался в Алекса так, словно тот представлял собой совокупную террористическую угрозу для безопасности США. Мигнули огоньки, загудел компьютер, и офицер подозрительно прищурился. Наконец на его суровую физиономию вернулось доброжелательное выражение, и он вручил Алексу паспорт, не прибавив ни слова к формальному «Счастливого пути».
Алекс в этот момент с отсутствующим видом обдумывал, что будет рассказывать студентам на лекции, посвященной современным взглядам на межклеточную коммуникацию. Он рассеянно направился к стойке досмотра багажа, положил портфель на транспортер и вслед за очередным пассажиром прошел через сканер — все это совершенно машинально. Раздался прерывистый сигнал. Некто в безукоризненном костюме, стоящий позади Алекса в той же очереди из нескольких человек, пристально рассматривал его. Теперь и другие тоже стали оборачиваться. Алексу, чье сознание и действия были парализованы усталостью, весь эпизод казался сюрреалистичным, словно во сне.
Тишину нарушил резкий голос одного из таможенников: «Выньте все из карманов, сэр», и Алекс понял, что обращаются именно к нему.
— Выложите сдачу на блюдце и проверьте еще раз.
Алекс сообразил, что офицер испытывает на нем своеобразный нью-йоркский юмор, который, по мнению проверяющего, все равно недоступен пониманию приезжего. Совершенно спокойно он пошарил в карманах пальто и выудил из одного горсть монет, а из другого — пластиковый пакет с книгой. Таможенник взял пакет, заглянул в него и показал содержимое напарнику, затем жестом предложил Алексу выложить
