— Ах, черт побери, — пробурчал Тэтчер.
Но и тут он не растерялся. Он снял рубашку, распорол нитку, которой была пришита нижняя пуговица; вдел нитку в иголку тем великолепным и ловким движением большого и указательного пальцев, на которое способны только портные и белошвейки, в несколько быстрых стежков зашил подкладку. Едва ли он задумывался над тем, для чего это сделал. Но он знал, что соляная кислота очень ядовита. Возможно, обладание этой жидкостью так же, как и ощущение тяжести в кармане от револьвера Берка, помогали чувствовать себя сильным, менее уязвимым?
Он разделся, посмотрел на свое крепкое, незагорелое тело, отражающееся в зеркале платяного шкафа, и подумал: «Завтра я куплю замечательные белые плавки; а потом… А! Я буду плыть и плыть…»
Свет мешал ему. Он выключил его и сел у открытого окна. В окне второго этажа дома на углу улицы он увидел молодую женщину. Она раздевалась. Она даже не подумала о том, чтобы задернуть шторы. Тэтчер увидел, как она выскользнула из голубого шелкового нижнего белья, а потом исчезла из поля зрения; но все это было совершенно неинтересно. Женщины? Нет, они его не волновали. Вино? Нет, оно ему было не нужно. Он перевел взгляд на ногти. Ноготь на третьем пальце левой руки достигал в длину почти четверти дюйма: он берег его, как знаток вин бережет редкий сорт. Теперь он начал обкусывать его, медленно и сладострастно; он сгрызшего до самой кожи, вздохнул и откинулся на подушку.
Пробил час ночи. Неожиданно сон навалился на Тэтчера. Он даже не почувствовал, как заснул. Он очень устал и находился в глубоком забытьи. Все мысли и тревоги, одолевавшие его, отодвинулись в сторону. Ничто сейчас его не волновало.
Прошло три часа. Нервы Тэтчера, взвинченные до нечувствительности, восстанавливались. Трепет, дрожь, угрызение совести вновь возвращались к нему, а с ними — и все тревожные мысли, не дававшие покоя. Они путались, спорили и боролись друг с другом. Одно за другим из темноты закоулков памяти выползали сомнения и мучили его.
Тэтчеру снился сон. Он плыл глубоко под водой… теплой, желтовато-зеленой водой, а мимо проплывали полупрозрачные рыбы, которые все время меняли свою форму; целые потоки розовых пузырьков кружились вокруг его головы и щекотали щеки. Где-то далеко чей-то голос произнес:
— Это сон.
— О, я хочу посмотреть этот сон, позвольте мне посмотреть этот сон! — закричал Тэтчер и расплакался.
А затем вода стала темнеть, течение становилось все более сильным, унося его с собой, и чудесное зеленое море стало превращаться в царство теней с невыносимыми кошмарами… Поток воды оказался вдруг поездом, экспрессом, который мчался, устремляясь вперед, в бесконечную темную ночь. «Мне надо ехать», — сказал Тэтчер и прыгнул. Струя воздуха подхватила его: он летел, крутя педали невидимого велосипеда. А что будет, если он сломается? Он упал… Я разобьюсь о землю!.. Я… Из густой красно- малиновой лужи вдруг появились челюсти, которые скрежетали искусственными зубами и хохотали. Оружие, оружие! Он выхватил револьвер Берка и нажал на курок. Челюсти пронзительно вскрикнули. «Поезд!» — раздался чей-то громкий голос… На четвереньках он стал спускаться вниз с железнодорожного полотна, подпрыгивая, больно стукаясь о рельсы, натыкаясь руками на гравий. «Оуууууу!.. Оууууу!» — завывал поезд, с грохотом накатываясь прямо на него, огни светились, как глаза. Да, в самом деле, у поезда были глаза и рот, полный вставных зубов, он приближался с огромной скоростью — не менее тысячи миль в час, — а между ним и сверкающими глазами поезда сидела его обнаженная жена. На ней не было ничего, кроме домашних тапочек, она накручивала кончики длинных темных волос на дуло револьвера, а двое его сыновей танцевали вокруг нее. «Кейти! Кейти!» — кричал он в исступлении. Но в горле у него все пересохло, и он не мог издать ни одного звука. Она сидела верхом на рельсах, качая мальчиков на коленях. «Кейти!» — прошипел Тэтчер и схватил ее. «А, это ты, Джордж», — ответила она и поцеловала его. Совершенно неожиданно она вновь оказалась молодой. «Кейти, поезд!» Она засмеялась: «Нет, это только молочник. Обними меня и приласкай». Он прижал ее к себе. Вдруг Кейти превратилась в Берка в том виде, в каком он остался в мастерской Тэтчера; из середины красноты защелкали зубами челюсти: «Джордж, перестань кусать ногти!» Затем на него на полной скорости налетел поезд. Он закричал и проснулся, весь в холодном поту от ужаса.
Поезд! Поезд? Да, ему было слышно, как на станцию Саутенда прибыл поезд. «Черт побери», — сказал Тэтчер и скатился с кровати. Он прислушался. Поезд отошел от станции. За окном пели дрозды, хрипло кричали чайки, кружась над скалами. Часы показывали шесть. «Сегодня они обнаружат труп», — подумал Тэтчер, направляясь в ванную комнату.
Но Тэтчер ошибался. Труп уже обнаружили. Поезд, который слышал Тэтчер и который отправился с Фенчерч Стрит в 4.25, привез свежие газеты, а с ними — сообщение о жестоком убийстве.
Дом на Лемон Три Корт был старым. Можно даже сказать ветхим. Простояв две сотни лет под разрушительными дождями, он готов был рухнуть в любую минуту. Кирпичи его пропитались сыростью, а все щели и трещины кишели различными насекомыми. Звуки и сквозняки беспрепятственно проникали в дом. Лестницы тоже были ветхими, шатались и всякий раз, когда по ним поднимались, издавали жалобный скрип. Штукатурка на обшивке держалась уже, скорее, в силу привычки. Все прогнило под крышей этого дома. Полы были особенно гнилыми. Каждая дощечка износилась, покоробилась, стала скрипучей. Всякий раз, когда Тэтчер выливал в раковину хоть немного воды, на потолке внизу оставалось мокрое пятно. Ему бы следовало помнить об этом, а также и о том, что Тобин — портной, который шил брюки — работал в ту неделю допоздна, чтобы закончить пошив целой партии белых брюк по договоренности с местным магазином.
Тобин слышал, как упал Берк. Ведь нельзя было и чихнуть в одном конце дома без того, чтобы об этом не узнали в другом. Тобин приехал из Дублина. Он был невысокого роста и всем своим видом напоминал подвыпившего гнома. Голова его была совершенно лишена волосяного покрова, но уши густо заросли волосами. Они торчали пучками, как сероватый конский волос из разорванной подушечки для булавок.
— Пусть он сгорит в аду, — сказал Тобин. — Что он там такое делает?
— По всей видимости, он упал, — ответил ему помощник.
— Ты разве не слышал, как кто-то только что поднялся по лестнице?
— Должно быть, мистер Тобин, это пришел за налогами мистер Берк.
— Пусть у него вывалятся глаза, — проворчал Тобин. — Я заплатил ему, благодарение Богу.
Шаги наверху сотрясали потолок.
— Кажется, он уходит, — сказал помощник.
— Лучше бы он вылетел через трубу, — сердито буркнул Тобин. — Давай-ка, поторопись с пуговицами, а?
Молча, не проронив более ни слова, они работали до восьми часов.
— Будь оно все проклято, — сказал Тобин. — Давай отдохнем немного. Пойдем, выпьем по стаканчику.
— Разве не должны мы закончить…
— Я здесь хозяин или нет? — сердито спросил Тобин.
Они вернулись обратно не раньше десяти и яростно принялись за работу, стараясь наверстать упущенное время. Примерно через полчаса помощник услышал, что хозяин ругается.
— Что случилось, мистер Тобин?
— А ну-ка, убери отсюда свой нос! Ты видишь, из него течет кровь. Чтоб ты сгорел в аду! — продолжал чертыхаться Тобин.
— Мой нос?
— Твой нос. Из него капает кровь.
— Но не из моего носа, — ответил помощник, проведя рукой по ноздрям.
— Тогда взгляни сюда, — сказал Тобин, указывая в его сторону. На скамейке между ними оказалось кровавое пятно размером с шиллинг.
— Как это называется? — не унимался хозяин.
— Эй, смотрите! — воскликнул помощник, показывая на потолок.
Они увидели расплывчатое красное пятно с коричневым оттенком по краям. В тот момент, когда они
