— Случайно я нарушил нечто такое, что, мне кажется, является табу первостепенного значения. Можно сказать, мне повезло, что я ушел живым.
— Ну, ну… — Даймонакс погладил свою уже седеющую бороду. — Это не первый такой случай. И не последний. Мы ощупью идем к знанию, но действительность всегда удивляет нас… Во всяком случае, поздравляю со спасением своей шкуры. Мне бы очень не хотелось оплакивать твою смерть.
Они торжественно отлили по нескольку капель из своих кубков и выпили. Человек рациональный может принять необходимость церемонии, так почему бы не взять ее из сферы мифов?
— Ты можешь составить рапорт?
— Да. По пути я упорядочил все в памяти.
Даймонакс включил регистрационный аппарат, произнес несколько каталогизирующих формул и сказал:
— Начинай.
Рассказ Язона был хорошо подготовлен, но пока он говорил, память, помимо его воли, возвращалась к минувшим дням, и прежде всего это была память испытанных впечатлений, переживаний, чувств… Он снова видел волны на самом большом из озер Пенталимны; прохаживался по внутренним галереям замка в Эрнвике с юным Лейфом; видел, как Оттар превращается в зверя; бежал из тюрьмы, оглушив стражника, и дрожащими пальцами заводил машину; мчался по пустой дороге, а потом пробирался сквозь лес; видел, как Бела плюет ему под ноги, и радость, которую он чувствовал при мысли о свободе, превращалась в горечь. Наконец он не выдержал:
— Почему меня не предупредили? Я бы соблюдал осторожность! Мне сказали, что я буду иметь дело с людьми, лишенными предрассудков и здоровыми — во всяком случае, до супружества… Откуда мне было знать?
— Да, это был просчет, — согласился Даймонакс. — Но мы слишком мало занимались парахронией и потому слишком многое считаем очевидным.
— Зачем мы вообще здесь? Чему мы можем научиться у этих варваров? Мы можем изучать бесконечное количество миров, так почему теряем время, занимаясь именно этим? Одним из двух наиболее ужасных, какие мы знаем?
Даймонакс выключил записывающий аппарат. Долгое время оба мужчины молчали. Снаружи доносился грохот колес проезжающих машин, чей-то смех смешивался с мелодией песни. За окнами простирался океан, освещенный солнцем.
— Ты этого не знаешь? — спросил наконец Даймонакс тихим голосом.
— Ну… Научные интересы, конечно, — Язон проглотил слюну. — Прости. Разумеется, деятельность Института основана на разумных принципах. В американской истории мы наблюдаем ошибочный путь развития человека. Полагаю, в этой — тоже.
Даймонакс покачал головой.
— Нет, дело не в этом.
— Тогда в чем?
— Мы учимся здесь чему-то слишком ценному, чтобы отказаться от этого, — ответил Даймонакс. — Это унизительный урок, но немного унижения пойдет на пользу нашей довольной собой Эутопии. Ты не знал этого, поскольку до сих пор у нас не было достаточного количества фактов, чтобы публиковать свои выводы. Кроме того, ты работаешь недавно и первая твоя миссия была в другой истории. Но, видишь ли, у нас есть основания считать, что Вестфалия тоже своего рода Эутопия Хорошая Земля.
— Это невозможно, — прошептал Язон.
Даймонакс улыбнулся и глотнул вина.
— Подумай только, — сказал он, — что нужно человеку? Прежде всего он должен удовлетворить свои биологические потребности: должен иметь пищу, крышу над головой, какие-то лекарства, сексуальную жизнь и наконец жить в среде достаточно безопасной; в этой истории люди не удовлетворяют этих потребностей?
— То же самое можно сказать о любом племени из каменного века. Нельзя ставить знак равенства между удовлетворением потребностей и счастьем.
— Конечно, нет. А если какой-то мир не является упорядоченной, унифицированной Эутопией, страной кротких коров, в которой все запланировано? Мы разрешили все конфликты, даже те, что затрагивают человеческую душу; покорили всю Солнечную систему, хотя звезды оказались нам недоступны; так чем бы мы занимались, если бы милосердный бог не позволил нам придумать парахрон?
— Ты хочешь сказать, что… — Язону не хватало слов. Он вспомнил, что только умственно больной человек обижается, если слышит нечто, противоречащее его представлениям. — Значит, человек свободный от агрессии, клановости, предрассудков, ритуалов и табу, не имеет уже ничего?
— Примерно так. Общество должно иметь свою структуру и смысл, но природа не диктует ему ни его структуры, ни смысла. Наш рационализм является выбором нерациональным. То, что мы обуздываем звериное начало, живущее в нас, является просто еще одним табу. Мы можем любить других, в соответствии с нашими симпатиями, но не можем ненавидеть. Разве у нас больше свободы, чем у жителей Вестфалии?
— Но ведь есть культуры лучшие, чем другие!
— Не спорю, — сказал Даймонакс. — Только хочу обратить твое внимание на то, что каждая культура платит определенную цену за свое существование. Мы дорого платим за все, что радует нас в Эутопии. Мы не позволяем себе ни одного чисто эмоционального поступка. Уничтожив все опасности и трудности, стирая разницу между людьми, мы не оставили себе никакой надежды на победу. И, может быть, хуже всего то, что мы стали исключительно единицами, у нас нет чувства принадлежности. Наша единственная обязанность имеет негативный характер: мы обязаны ни к чему не принуждать никого другого. Государство — отлично организованный, лишенный индивидуальности и нетребовательный механизм — беспокоится об удовлетворении любой нашей потребности, исправлении любой неприятности, которая нас постигнет. А где же лояльное отношение к смерти? Где интимность, которую можно обрести только в целой, прожитой с кем-нибудь жизни? Мы развлекаемся во время разных торжеств и церемоний, но я спрошу тебя: а какова их ценность? Мы сделали наш мир единым и потому потеряли его цвет и контрасты, потеряли гордость нашей непохожестью…
Зато жители Вестфалии, несмотря на все их недостатки, знают, кто они, чему принадлежат и что принадлежит им. Свои традиции они не хоронят в книгах, это — часть их жизни. У них есть реальные проблемы, но есть и вполне реальные успехи. Они верят в свои ритуалы, верят, что стоит жить и умирать ради семьи, короля, народа. Быть может, хоть я и не уверен в этом, они думают меньше нас, зато в большей степени пользуются своими нервами, железом и мышцами, им хорошо знаком тот аспект человечности, от которого отказался наш мир.
Если они смогли остаться такими, одновременно создавая науку и технику, разве не стоит нам поучиться у них?
Язон молчал, не зная, что ответить.
Наконец Даймонакс прервал молчание:
— Можешь сейчас вернуться в Эутопию, а когда отдохнешь, получишь направление в историю, которая тебе больше понравится. Расстанемся друзьями.
Зашумел парахрон, пульс времени бился между вселенной… Дверь помещения открылась, и Язон вышел наружу.
Он вышел в лес блестящих колонн. Белые Неофины террасами спускались к морю. Человек, вышедший ему навстречу, был философом, Язона уже ждали туника и сандалии. Откуда-то доносились звуки лиры.
Радость трепетала в Язоне, и он больше не вспоминал о Лейфе. Это был соблазн, возникший только из-за долгого одиночества и тоски, но теперь он был дома, где ждал его Ники, самый красивый и очаровательный из мальчиков.
