— Как вы себя чувствуете?
— Вы слышите нас?
— Вы можете говорить? Если нет, то кивните или опустите веки.
Все трое с нетерпением ждали, что ответит пациент. Майер сглотнул и произнес хриплым голосом, пробуя свое новое небо и горло:
— Я думаю… Мне кажется…
— Все в порядке! — завопил Кэссиди. — Фельдман, проснись!
— Он уже пришел в себя? — спросил Фельдман, вскочив с койки и нащупав очки. — Он говорит?
— Да, говорит! Как пророк! Наконец-то мы добились своего!
Отыскав наконец очки, Фельдман рванулся к операционному столу.
— Сэр, скажите еще что-нибудь! Хоть что-нибудь!
— Я…я…
— Боже мой! Кажется, я сейчас упаду в обморок, — простонал он. Смеющаяся троица окружила Фельдмана, хлопая его по спине. Глядя на них, он тоже засмеялся, но тут же закашлялся, поперхнувшись.
— Кент! Где Кент! — закричал Кэссиди. — Он десять часов подряд не отходил от своего чертова осциллографа, он должен быть здесь! Дьявольская выносливость! Куда же он запропастился?
— Побежал за сэндвичами, — ответил Лупович. — А вот и он! Кент, Кент, получилось!
Кент влетел в комнату с двумя бумажными пакетами и сэндвичем во рту.
— Он говорит? — закричал он, чуть не подавившись. — Что он сказал?
Послышался нарастающий гул голосов: к дверям устремилась толпа репортеров.
— Никаких интервью! — раздраженно рявкнул Фельдман. — Убрать их отсюда! Полицейский!
Полицейский пробился через толпу и загородил собою дверь.
— Ребята, вы слышали, что сказал доктор?
— Это произвол! Майер принадлежит всему миру!
— Что он сказал, когда очнулся?
— Его на самом деле превратили в собаку?
— А какой породы?
— А вилять хвостом он может?
— Расходитесь, ребята! Профессор сказал, что чувствует себя вполне нормально, — отвечал полицейский, сдерживая натиск.
Под рукой у него прошмыгнул фотограф.
— Господи! — ахнул он, увидев профессора, и поднял фотоаппарат. — Глянь-ка сюда, дружок!
Полыхнула вспышка, но Кент успел заслонить объектив ладонью.
— Зачем ты это сделал? — возмутился фотограф.
— Зачем, чтобы у тебя оставалась на память фотография моей ладони, — насмешливо ответил Кент. — Увеличь ее и повесь в Музее современного искусства. А сейчас — убирайся подобру-поздорову, пока я не намылил тебе шею.
— Давайте, ребята, давайте отсюда, — полицейский выпроваживал незванных гостей. В дверях он оглянулся на профессора. — Провалиться мне, этого не может быть, — пробормотал он.
Когда дверь за полисменом медленно закрылась, Кэссиди воскликнул:
— А теперь давайте выпьем!
— Отметим!
— Мы это заслужили, черт побери!
Профессор Майер лишь улыбнулся внутренне: во внешних проявлениях чувств он был ограничен.
— Как вы себя чувствуете, профессор? — подошел к нему Фельдман.
— Хорошо, — ответил Майер, тщательно выговаривая слова, только, пожалуй, немного смущен…
— Не жалеете? — спросил Фельдман.
— Как сказать… — ответил профессор. — Вы же знаете, я был в принципе против этого. Незаменимых людей нет.
— А вы? Я бывал на ваших лекциях, но из того, что вы говорили, не понял и десятой части. Математическая символика, все эти кванторы общности не для меня.
— Прошу вас… — Майер попытался остановить его.
— Нет уж, сэр, позвольте мне досказать. Вы продолжили работу Эйнштейна и других. Закончить ее никто, кроме вас, не сможет! Никто! А вам необходимы еще несколько лет в любой оболочке, какую может дать наука. Я жалею только об одном что нам не удалось найти более подходящего вместилища для вашего интеллекта. Человеческие тела нам были недоступны, поэтому пришлось…
— Главное — сохранить интеллект, а остальное значения не имеет, — сказал Майер. — Только голова у меня все еще кружится.
— Я помню последнюю вашу лекцию в Гарварде, — сжав руки, продолжил Фельдман. — Сэр, вы были так стары! Мне хотелось плакать, глядя на вас. Такое усталое, дряхлое тело…
— Хотите что-нибудь выпить? — спросил Кэссиди, держа в руке бокал.
— Боюсь, что для такой посуды мое новое лицо не подходит, — усмехнулся Майер. — Уж лучше миска.
— Вы правы, — сказал Кэссиди. — Мы дадим вам миску. О боже!
— Сэр, простите нас, — вмешался Фельдман. — Нам крепко досталось. Ужасное напряжение… Целую неделю мы не выходили из операционной, почти не спали; временами у нас просто руки опускались, сэр…
— А вот и ваша миска! — воскликнул Лупович. — Сэр, вам виски или джин?
— Простой воды, пожалуйста, — попросил Майер. — Могу я встать, как вы думаете?
— Только не волнуйтесь. — Лупович снял его со стола и осторожно опустил на пол.
Профессор пошатнулся, но все же устоял на всех четырех ногах.
— Браво! — раздалось вокруг.
— Мне кажется, завтра я смогу начать работать, — сказал Майер. — Но для того, чтобы я смог писать, нужно придумать какой-нибудь механизм, думаю, это будет не очень сложно. Разумеется, возникнут и другие трудности. У меня в голове не все прояснилось.
— Самое главное — не торопиться!
— О, нет! А где здесь ванная?
— Зачем? — переглянулись молодые люди.
— Заткнитесь, идиоты! Вот сюда, сэр. Я помогу вам открыть дверь.
Оценивая на ходу преимущества передвижения на четырех конечностях, Майер последовал за врачом.
Вернувшись, он обнаружил, что в комнате идет разговор о технических подробностях операции:
— …впервые за миллионы лет!
— Я не согласен. Можно сказать…
— Мальчик, не читай лекции. Ты же знаешь, одна неприятность лезла на другую. Нам просто повезло!
— Ну уж нет! Из этих биоэлектрических изменений некоторые…
— Тише, он идет!
— Слишком много ходить ему пока не следует. Ну, малыш, как ты себя чувствуешь?
— Я вам не «малыш», — ответил профессор. — Я достаточно стар, чтобы быть вашим дедушкой!
— Простите, сэр, но мне кажется, что вам пора спать.
— Да, я еще слаб, — вздохнул профессор, — и голова еще кружится.
Кент поднял его и положил на койку. Улыбаясь, очень довольные собой, они окружили его и обхватили друг друга за плечи.
— Что бы вы еще хотели, сэр?
— Вот ваша миска с водой, сэр!
— Отдыхайте, сэр, — нежно произнес Кэссиди, и непроизвольно, почти машинально, потрепал профессора по его длинной поросшей гладкой шерстью голове.
