на друга. Мы только что признали нечто, что должны были всеми силами скрывать.
Американец заметил наше смущение и тактично произнес:
– Я очень поражен. Я никогда не думал, что сегодня вечером буду приглашен на обед в немецкую офицерскую столовую. Это совершенно непредсказуемый сюрприз.
Я перевел. Старик сказал мне:
– Хенн, передайте ему, что он не должен волноваться. Спросите его, не думает ли он, что наши «Мессершмитты» пилотируют каннибалы.
Американец искренне рассмеялся.
– Нет, я так не думаю. Это все пропаганда, – добавил он.
– Вы совершенно правы. Это лишь шутка.
Я не смог удержаться, чтобы не подумать о наших официальных коммюнике и некоторых статьях, появлявшихся в Das Reich.
– Если бы не было никакой пропаганды, то ни вы, ни я не были бы здесь – вы со своей перевязанной головой, а я со своей лодыжкой, похожей на футбольный мяч.
Американец дал нам понять, что он чувствовует то же самое.
В этот момент Гюнтеру в голову пришла идея. Он настроил радиоприемник на волну американского военного гарнизона в Бари. Сестры Эндрю пели свинг.[132] Американец стал отстукивать ритм и насвистывать. Он, казалось, испытывал удовольствие. Затем, когда эта запись закончилась и диктор стал зачитывать название следующей, он очень предусмотрительно начал насвистывать «Лили Марлен».[133]
Вокруг засмеялись. Мы знали, что каждый в союзнических войсках знал эту мелодию. Очевидно, что этот парень и я имели много общего. Внезапно в дверном проеме появился караульный.
– Приказ из штаба корпуса. Я прибыл, чтобы забрать военнопленного.
Он не знал нашего командира группы. Последний вскочил на ноги и произнес:
– Что вы сказали? Вы прибыли за американцем? Убирайтесь отсюда вон к чертовой матери или получите от меня пинок под зад.
– В штабе в Витербо ждут его для допроса.
– Хорошо, мы доставим его туда завтра утром. А теперь проваливайте.
Караульный исчез в ночи.
– Это был эсэсовец? – спросил американец. Он побледнел.
Я покачал головой и перевел:
– Он спрашивает, не был ли этот солдат эсэсовцем?
Наступила тишина, а затем командир сказал:
– Что заставило его подумать об СС? Они не будут иметь к нему никакого отношения.
Американец, казалось, сильно удивился.
– Возможно, – ответил он.
– Не может быть никакой речи о «возможно». Вы не должны волноваться. Этот человек – фельдфебель люфтваффе, который прибыл, чтобы забрать и доставить вас в штаб авиакорпуса, а не в СС. Они обычно пытаются вмешиваться в дела, которые их не касаются, но что касается непосредственно вас, то ситуация абсолютно ясная. Вы принадлежите люфтваффе.[134]
Я на мгновение задумался. «Как получилось, что этот незнакомец боится СС? Что это означает? Кто-то, должно быть, обратил его внимание на них. Он не мог придумать это сам». Впрочем, никакого приемлемого объяснения я так и не нашел.
Потом мы хором пели песни. Они, должно быть, произвели некоторое впечатление на нашего военнопленного, поскольку он тоже постарался продемонстрировать свой певческий талант. Результат оказался прискорбный, и Зиги произнес:
– Он поет столь же фальшиво, как шипящая сковорода.
Это не имело никакого значения. Многие из нас пели также ужасно.
В полночь Старик встал, слегка пошатываясь.
– Так, мальчики, давайте выпьем за победу.
Все встали, за исключением американца, который спросил меня:
– В чем дело?
– Чего он хочет? – тоже спросил командир.
– Знать, что происходит.
– Скажите ему, что мы пьем за победу.
Я перевел.
Американец встал со своего кресла и поставил свой стакан на стол. Черты его лица стали твердыми, а глаза засверкали. Затем он произнес:
– Я тоже выпью за победу. Вы можете думать, что за вашу, а я буду думать, что за нашу.
– Разумно! – крикнул командир. – Он может пить за свои «звезды и полосы». Итак… ваше здоровье, мальчики.
После того как все пили за произнесенный тост, разговор единственный раз коснулся политики.
– Германия испытывает затруднения, – сказал американец.
Я перевел, и все согласились.
– Германия начала эту войну…
Теперь мы больше не были единодушны. Некоторые шумно возражали, а другие пожимали плечами. Последние думали по-другому. Но американец защищал свою точку зрения.
– Германия никогда не сможет победить.
Эта фраза была произнесена очень спокойно и хладнокровно. Он произнес это с небрежной улыбкой, которая могла быть оскорбительной, но он попытался сделать ее безразличной. Никто не воспринял это всерьез. На этот раз мне не было необходимости выступать в качестве переводчика. Все поняли.
Командир, Гюнтер и Вальтер молчали. Зиги потирал нос, а я задавался вопросом, что я должен говорить.
Американец снова сидел в своем кресле, вытянув ноги, засунув руки в карманы и блаженно улыбаясь.
Наконец Старик нарушил тишину:
– Политика – это грязь, и каждый, кто пытается впутаться в нее, – ублюдок.
Ситуация была спасена.
– Абсолютно правильно, – сказал американец и кивнул. Вечеринка продолжалась. Незнакомец забыл об СС, своем прыжке с парашютом и том факте, что он был в столовой немецких истребителей. Он со стаканом в руке играл свою роль великолепно. Чуть позже я спросил его, не был ли аэродром Фоджа увеличен.
Он сразу же ответил:
– Я не знаю Фоджу.
В несколько секунд винные пары улетучились. А парень-то оказался начеку, хотя Бог знает, что мой вопрос был невинным и совершенно не относящимся к делу. Я просто хотел узнать, была взлетно- посадочная полоса в том же самом состоянии, что и несколькими месяцами ранее, когда я приземлился на ней. Вероятно, наши противники были предупреждены, как и мы, о том, что должны держать свои рты закрытыми при любых обстоятельствах.
Мы все знали, что он на своей «Крепости» прилетел из Фоджи, но, несмотря на это, были довольны его ответом.
Старик сменил тему беседы.
– Парень, скажи мне, – я уверен, что ты был в Тунисе или пролетал через него, – ты, случайно, не встречал некую Хасиву из бара «Ахмед»? Это прекрасная женщина. Если ты однажды поедешь туда в отпуск, то навести ее и передай ей привет от меня. Мы не можем отсюда послать ей никаких открыток. Теперь вы находитесь в той же самой… – Он на секунду замолчал и продолжил: – О чем, черт возьми, я думаю? Жаль, старина. Ты тоже пойман, словно крыса. Никаких шансов на то, чтобы завтра сесть в поезд и вернуться домой. Но возможно, ты был моим преемником у Хасивы.
Как же я мог перевести все это? После некоторого колебания я обратился к нашему гостю и спросил:
