абсолютно непробиваемый бомбами. Даже когда я был в боевом подразделении, меня охватывали сомнения. Теперь же, когда меня перевели в штаб, я стал отъявленным циником.
Внутри здания была огромная люминесцентная карта, похожая на киноэкран. Каждый самолет, который появлялся на территорией рейха, показывался на карте миниатюрным значком и держался под постоянным наблюдением. Это был бесспорный успех науки. Радары на границах страны засекали его, и очень замысловатая аппаратура проецировала его отметку на экран в этом нервном центре противовоздушной обороны. Здесь сходились все линии – от станций радиоперехвата, радиостанций, радарных центров и т. д. Все донесения с бортов самолетов, переговоры пилотов по двухсторонней связи, малейшее слово, представлявшее интерес, прослушивались. Это был мир кабелей, телевизионных экранов, люминесцентных лучей и катодных трубок.
Можно было почти увидеть каждый пропеллер, принадлежавший «Мессершмитту», «Крепости» или «Либерейтору».
Лицом к экрану, за пультом на помосте, сидел офицер управления. Ему было достаточно нажать на кнопку, чтобы направить в любой конкретный сектор эскадрильи истребителей. После щелчка переключателя и поднятия телефонной трубки с окружающих аэродромов взлетали Ме-109, батареи зенитной артиллерии около Галле, вокруг Берлина или Магдебурга открывали или прекращали огонь. Оберст-лейтенант лишь поднимал мизинец, и приказы немедленно передавались во всех направлениях, а противовоздушная оборона вступала в действие.
Сектор наблюдения был огромен. От Ганновера до Катовице, от Восточной Пруссии до Альп.
Летом 1944 г. от Рождества Христова бомбардировщики союзников прибывали словно саранча; одновременно по 1000, 2000 и 3000.[162] Светящаяся карта показывала зону, простиравшуюся от Южной Англии до Польши, от Дании до Альп. Бомбардировщики прилетали массированными соединениями, часто одновременно с запада и юга: 1000, 2000, 3000, неделю за неделей, день за днем. Если в понедельник авиационная дивизия имела в своем распоряжении 300 пригодных к полетам истребителей, то во вторник после большого налета их число падало до 200; в среду оно было между 120 и 150, в четверг – уже менее 100, а в пятницу – приблизительно 50. В субботу офицер управления предпочитал не отдавать приказов на вылет. Он поднимал телефонную трубку и вызывал штаб авиакорпуса:
– Ради бога, дайте нам небольшую передышку. Мы должны получить пополнение пилотами и самолетами. Мы исчерпали все свои возможности. Если сегодня прилетят 2000 бомбардировщиков и 1000 «Мустангов», я не смогу поднять в воздух последние 50 несчастных «ящиков», иначе ни один из них не вернется. Ради бога, будьте благоразумными. Это будет бесполезная жертва. В ясные ночи, такие как стоят сейчас, противник посылает 2000 или 3000 самолетов. Когда они появляются над рейхом, их соединения дробятся на сотни групп и нападают на различные цели. Они не остаются в едином массированном соединении, в этом больше нет никакой необходимости. В любом случае у вас есть глаза, чтобы убедиться в этом лично. Кто в такой ситуации может питать какие-то иллюзии? Согласно статистике средняя жизнь пилота в противовоздушной обороне рейха колеблется между сорока восемью и шестьюдесятью часами. Мы нуждаемся в передышке, чтобы перегруппировать, пополнить эскадрильи перед тем, как снова идти в атаку.
Он всегда получал короткий ответ:
– Нет. Приказ рейхсмаршала. Все пилоты, которые могут пользоваться ручкой управления и прицелом, должны подняться в воздух.
«Это действительно начало конца», – пробормотал я про себя.
Скоро я достаточно насмотрелся этой жизни, этой лжи и этого отчаяния, которое можно было прочитать на каждом лице. Я хотел вернуться на фронт любой ценой, чего бы это мне ни стоило. Доктор, который обследовал меня, оказался понимающим человеком.
– Вы не можете вернуться к истребителям, поскольку все еще не можете переносить высоту. Возможно, позднее ваши способности восстановятся, но в данный момент вам лучше не обманывать себя.
– Ну, тогда ладно. Я вернусь в штурмовую авиацию.
Я заставил его выдать мне заключение, и после визита в соответствующий отдел я снова упаковал свой чемодан.
Глава 19 ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ ГЕРМАНСКИХ ОРЛОВ
До этих пор я всегда думал, что из всех видов люфтваффе хуже всего обращались с истребительной авиацией. С одной стороны, она была оснащена Ме-109, который был печально известен тем, что не отвечал требованиям перед лицом растущего превосходства противника. С другой стороны, серьезные недостатки этой машины проявились уже в самом начале войны. Но я ошибался. Другие виды авиационной техники, например бомбардировщики, которым в 1942–1944 гг. приказывали летать над Англией в любую погоду, бомбардировщики, которые от момента взлета и до посадки изводились ордами ночных истребителей, бомбардировщики, которые над Лондоном попадали в пекло зенитной артиллерии, были в том же самом, если не худшем, положении. Когда бомбардировочная авиация была фактически уничтожена, ее соединения были распущены, а оставшиеся в живых члены экипажей посланы на Восточной фронт.
Со стороны Верховного командования это был «гениальный» ход: роспуск тактической авиации именно в тот момент, когда враг достиг полного господства в воздухе. Навязчивая идея относительно «оружия возмездия» взяла верх.
Нет больше бомбардировщиков, нет больше самолетов-разведчиков, нет больше «Штук», а только истребители и истребители-бомбардировщики. Их должно было заменить секретное оружие. Теперь не было никаких самолетов, кроме ночных и дневных истребителей и штурмовиков, как они теперь назывались. Оставшаяся часть летного персонала была направлена на усиление пехоты или других наземных родов войск.
Такова была ситуация, когда я был направлен в группу истребителей-бомбардировщиков, находившуюся в Силезии[163] на испытательном аэродроме, где личный состав проходил инструктаж по применению нового оружия.[164]
Впервые в истории немецкой авиации самолеты обстреливали наземные цели ракетами. В своей основе это была неплохая идея. Было много доводов за то, что это лучший способ превращения танков Т-34 и ИС в груды старого железа, но идея оказалось несбыточной мечтой – лишь доводом. Практика опровергла теорию. Едва ли могло быть иначе, поскольку это уже стало нормой.
Группы была вооружены «Фокке-Вульфами-190», модернизированными истребителями.[165] Оснащенная радиальным двигателем с воздушным охлаждением, эта машина очень подходила для атак наземных целей. Двигатель был менее уязвим, чем двигатель Ме-109, имевший жидкостное охлаждение; единственного попадания в радиатор было достаточно, чтобы вывести тот из строя.
Под крыльями были смонтированы направляющие, на которых устанавливались ракеты.[166] После нажатия на кнопку пуска ракеты запускались при помощи электросистемы. Первоначально они создавали лишь психологический эффект, поскольку большинство пилотов неизменно не попадали в цель. Наконец наступил день, когда некий гений заявил, что на малых высотах шансы поразить цель значительно возрастают. Траектория выхода в атаку была изменена, угол пикирования уменьшен и вероятность попадания ракет увеличилась.
Когда моя новая группа достаточно уверилась в эффективности этой тактики и цели поражались учебными ракетами, был отдан приказ о первом боевом вылете.
«Вылетайте на Западный фронт. „Шерманы“ на Рейне, около Страсбура».
Группа отправилась туда и поднялась в атаку с аэродрома в районе Баден-Бадена. Чтобы быть точным, она попыталась начать атаку – ее миссия потерпела полный провал. В чем причина? Абсолютно ужасающий заградительный огонь вражеских зениток.
Лейтенант Юпп, который прибыл в группу в то же самое время, что и я, подвел итог этой попытки: «Еще два или три вылета, подобных этому, и мы должны будем ходить в атаку пешком».
Все мы знали о том, чем это должно было закончиться. Уже в течение долгого времени было очевидно, что мы проиграли войну, но мы продолжали летать. Мужество не оставило нас. То есть еще нет. Мы все еще
