Если Лунная Волчица назначила полукровке выжить — пусть выживает.
— Рисковать жизнью моих щенков ради твоей гордыни? — огрызнулась Рисса. — Не позволю!
— Не ради гордыни, Рисса, ради сохранения стаи. Выходим завтра с рассветом.
Рууко нечасто осмеливался приказывать или угрожать своей волчице, хотя и не скрывал, что считает себя главнее. Рисса, ослабленная выкармливанием детенышей, сейчас уступала вожаку в силе: вздумай она затеять поединок — победить ей не удастся.
Голос Рууко смягчился.
— Еще смолоду мы знали, Рисса, что обязаны чтить заповедь — каких бы жертв это ни стоило. — Я никогда прежде не слышала печали в его голосе. Интересно, о чем он…
Рисса надолго задержала взгляд на вожаке, затем обернулась и пошла прочь. Уши и хвост Рууко, глядящего ей вслед, постепенно опустились.
Ранним утром следующего дня стая выступала в путь. Пока остальные волки исполняли положенный перед дорогой ритуал, Рисса стояла в стороне и лишь наблюдала, как они с приветственным подзыванием теснятся вокруг Рууко и тянутся носом к его морде и шее, а вожак в ответ касается головой их шей и плеч, стараясь лизнуть под ставленные морды.
— Так и останешься в стороне, Рисса? — обернулся он к ней. — Добрая дорога начинается с доброго напутствия!
— Добрая дорога начинается с доброго намерения, — огрызнулась Рисса. — Мне нечего ей радоваться.
Оставив Риссу без ответа, Рууко издал громкий вой, к которому присоединились остальные волки, и путешествие началось.
Обойдя старый дуб, мы взошли на пригорок, ограждающий поляну; стало ясно, что наша прогалина лежит у самого края чащи. За перелеском расстилалась просторная равнина, переходящая в пологий холм, дальше ничего не было видно.
Начало путешествия я почти не помню. Когда ты младше Риссиных щенков на две недели и при этом тебе всего месяц от роду — разница огромна: ноги не такие длинные, дыхание не такое надежное и зрение не такое четкое, как хотелось бы. Раненая задняя лапа еще не зажила, я не могла толком на нее опереться; Аззуен тоже с трудом наступал на больную ногу. Страх не поспеть за стаей затмевал все мысли: мы с Аззуеном и Маррой, стараясь угнаться за более крупными щенками, не обращали внимания на новые запахи и звуки. Время тянулось бесконечно. Наконец стая, намного опередившая нас, остановилась в тени большого валуна, и мы из последних сил поспешили к привалу. Когда мы в изнеможении рухнули рядом с остальными, я поняла, что для Уннана и Борллы путь тоже оказался непростым — они еле дышали от усталости и даже не пытались меня тронуть. Отдыхать почти не пришлось: взрослые подняли нас почти сразу, чтобы вновь двинуться в путь. Добравшись к привалу позже всех, я не успела толком перевести дух и теперь едва держалась на слабеющих лапах.
Когда мы взошли на гребень холма, откуда виднелись заросли деревьев на другом конце равнины, Рисса испустила радостный вой:
— На той стороне, малыши, ваш новый дом! Дойти до леса и к нашему месту у лежачего дерева — и испытание закончится! Там вам ничего не грозит.
Ее вой подхватили остальные:
— Не отставать! Собирайтесь с силами!
После уютного леса огромное открытое небо давило как гнет, непривычный простор и неведомые звуки широкой равнины обрушивались на нас, захлестывая чувства. Путь казался нескончаемым, хотя солнце еще только перевалило за середину неба. Я не верила, что мы успеем дойти засветло. Рууко и Рисса шли впереди, остальные взрослые держались ближе к щенкам; Рисса, однолетки и старый волк по имени Тревегг то и дело нас подбадривали, не оставляя надолго. Марра, двумя неделями старше меня и более крупная, чем Аззуен, еще могла двигаться вместе с прочими, мы же с Аззуеном вскоре безнадежно отстали.
Рууко, обернувшись, велел взрослым подтянуться вперед. Шагавший рядом с нами Тревегг мягко подхватил меня, чтобы нести в зубах, но Рууко его резко осадил:
— Щенки должны идти сами! Либо они проделают путь собственными лапами, либо звание волков не для них!
Тревегг помедлил, затем все же опустил меня на землю:
— Не останавливайся, кроха! Не отступай, тогда ты нас найдешь. Держись. Ты — часть Равновесия.
Стая двинулась дальше, я лишь глядела ей вслед, не в силах встать на ноги. Аззуен, сидя рядом со мной, тихо поскуливал.
Иллин, резко оторвавшись от стаи, настигла нас в несколько прыжков — мне, разбитой и измученной, даже не верилось, что мои лапы когда-нибудь сделаются такими же крепкими и проворными. Я не сомневалась, что Иллин, острая на язык и ни в ком не терпящая слабости, осыплет меня насмешками, но когда она поравнялась с нами, не обращая внимания на гневные окрики Рууко, в ее глазах светилось лишь озорство.
— Не отставай, сестренка! Когда я возглавлю стаю Быстрой Реки — а я намерена этого добиться, — мне нужна будет надежная подруга. Не разочаровывай меня! — Наклонившись, чтобы слышала только я, она заговорила тише — Нынешний путь — первое испытание, которое должен пройти волк. Тем, кто выдержит все три — переход, первую охоту и первую зиму, — вожаком дается «ромма», метка принадлежности к стае: тогда любой встречный волк будет знать, что ты из стаи Быстрой Реки. Случается, что при испытаниях вожак помогает слабым щенкам — ведь все волки любят малышей и стараются, чтобы они выжили. Однако порой он ужесточает испытания: если щенок выкажет силу и упорство — стая его примет, если нет — на долю каждого придется больше добычи, вот и все.
И прежде чем Рууко успел бы вновь оглянуться и выбранить ее за неповиновение, Иллин унеслась вперед — я увидела, как она, нагнав остальных, поджала хвост и извинилась перед вожаком.
Стая уходила все дальше, я уже едва различала темные фигуры, пересекающие равнину. Доброта Тревегга и ободряющее вмешательство Иллин добавили мне сил, я встала и потихоньку, преодолевая боль, двинулась вперед, Аззуен за мной. Вскоре дыхание начало сбиваться, снова открылась рана в задней лапе, каждый шаг отзывался болью; я шла все медленнее, то и дело поджидая Аззуена, из последних сил тянувшегося следом.
Мы брели и брели, я не чуяла под собой лап и проклинала необходимость дышать — каждый вдох стоил непомерных усилий. Стая исчезла из виду, ее запах стал совсем слабым; я даже не знала, по верному ли следу я иду.
Небо темнело.
Взрослые волки часто выходят в путь по ночам, когда отступает дневной зной, но щенков в ночные переходы не берут — волчата неспособны себя защитить и потому могут стать легкой добычей.
— Медвежья еда! — сегодня утром, еще до выхода, прошипел мне в ухо Уннан, пока Рисса с Рууко спорили о предстоящей дороге. Поглощенная их разговором, я не слышала, как он подкрался. — Не пройдет и дня, как тебя съедят медведи! Или длиннозуб утащит на обед детенышам!
Я тогда отошла от него с самым гордым видом, какой могла изобразить, но теперь, стоя с Аззуеном посреди открытой равнины, вспомнила слова Уннана с содроганием.
И все же мы шли дальше. Сколько бы меня ни злило безразличие стаи, которой все равно, жива я или нет, — другой семьи у меня не было. Хватило нас ненадолго: скоро лапы отказали вовсе, а нос перестал различать запах стаи в насыщенном воздухе Долины. Я бессильно опустилась на землю, ожидая лишь смерти; Аззуен упал рядом. Облака сгущались, вечернее небо стремительно темнело.
На меня навалилась дрема, во сне перед глазами замелькали медведи и чьи-то острые зубы. Погружаясь все дальше в сон, я внезапно увидела лицо — доброе лицо молодой волчицы. Совершенно незнакомой, явно не из нашей стаи. От нее пахло можжевельником и еще чем-то теплым и едким, на груди виднелся ни у кого больше не виданный белый полумесяц — такой же, как у меня. Может, мне привиделась мать, какой она была в юные, более счастливые дни?
Волчица из сна засмеялась, ее тепло окутало меня, облегчая боль измученного тела.
— Нет, Мелкозубка! Я из давних твоих праматерей, живших в далекие времена, каких ты и не
