Ладомир. Поэмы

16

Хворост на палках.
Там чай-хане пустыни. Черные вишни-соблазны
на удочке тянут голодных глаза.
Армянские дети пугливы.
Сотнями сказочных лбов
Клубятся, пузырятся в борьбе за дорогу
Корни смоковницы
(Я на них спал)
И в землю уходят. Громадным дуплом
Настежь открыта счетоводная книга столетий.
Ствол (шире коня поперек), пузырясь,
Подымал над собой тучу зеленую листьев
и веток,
Градом ветвей стекая к корням,
Ливень дерева сверху пролился
В корни и землю, внедряясь в подземную плоть.
Ячейками сети срастались глухою петлею.
И листья, певцы того, что нет,
Младшие ветви и старшие
И юношей толпы — матери держат старые руки.
Чертеж? или дерево?
Снимаясь с корнями, дерево капало вниз
и текло древесною влагой
И медленном ливне столетий.
Здесь я спал изнемогший.
Полые кони паслися на лужайке оседланны.
«Наше дитю! Вот тебе ужин, садись!» —
Крикнул военный, с русской службы бежавший.
Чай, вишни и рис.
Целых два дня я питался лесной ежевикой.
«Пуль» в эти дни я не имел, шел пеший.
«Беботву вевять», — славка поет!

17

Чудищ видений ночей черные призраки,
Черные львы.
Плясунья, шалунья вскочила на дерево,
Стоит на носке, другую, в колене согнув,
занесла над головой,
И согнута в локте рука,
Кружев черен наряд. Сколько призраков.
Длинная игла дикобраза блестит в лучах Ая.
Ниткой перо примотаю и стану писать новые
песни.
Очень устал. Со мною винтовка и рукописи.
Лает лиса за кустами,
Где развилок дорог поперечных, живою былиной
Лег на самой середке дороги, по-богатырски
руки раскинул.
Не ночлег, — а живая былина Онеги.
Звезды смотрят в душу с черного неба.
Ружье и немного колосьев — подушка усталому.
Сразу заснул. Проснулся, смотрю — кругом надо
мною
На корточках дюжина воинов.
Курят, молчат, размышляют. «По-русски
не знай
Покрытые роскошью будущих выстрелов,
Что-то думают. За плечами винтовки.
Груди в широкой броне из зарядов.
«Пойдем». Повели. Накормили, дали курить
голодному рту.
И чудо — утром вернули ружье. Отпустили.
Ломоть сыра давал мне кардаш,
Жалко смотря на меня.

18

— Садись, Гуль-мулла.
Черный горячий кипяток, брызнул мне в лицо.
— Черной воды? Нет, — посмотрел Али-Магомет, засмеялся:
— Я знаю, ты кто.
— Кто?
— Гуль-мулла. — Священник цветов?
— Да-да-да.
Смеется, гребет.
Мы несемся в зеркальном заливе
Около тучи снастей и узорных чудовищ
с телом железным.

19

— Лодка есть,
Товарищ Гуль-мулла! Садись, повезем!
Денег нет? Ничего.
Так повезем! Садись! —
Наперерыв говорили киржимы.
Я сажусь к старику. Он добродушен и красен,
о Турции часто ноет.