амфибии верещали, когда они поплыли по небу. Бывшие враги, они стали братьями.
Генри Слизар
ЧУДОДЕЙСТВЕННОЕ ЛЕКАРСТВО
Оказывало ли свое действие назначенное лекарство? Конечно. Но в чем оно заключалось?
— Ради бога, доктор, скажите мне правду! — срывающимся голосом произнесла Паула. — Весь этот год я постоянно окружена какими-то намеками и двусмысленностями, и с меня хватит.
Перед тем, как ответить, Бернстайн приоткрыл дверь белого цвета. Сумерки отбрасывали тени на простыни, под которыми лежало неподвижное тело. Он взял за руку молодую женщину и увлек ее в выложенный плитками коридор.
— По всем признакам он находится в стадии медленного умирания, — доверительно сказал он. — Мы никогда не вводили вас в заблуждение, миссис Хиллз. Это не в правилах нашей медицинской этики. Я всегда считал вас женщиной, способной оставаться хладнокровной и здравомыслящей в самых безнадежных ситуациях.
— Я была здравомыслящей, — горько ответила Паула. Они остановились перед дверью рабочего кабинета Бернстайна. — Но вы пригласили меня поговорить об этом лекарстве…
— Это было необходимо. Синоплин не может быть прописан без согласия самого больного, а так как ваш муж находится в состоянии комы в течение четырех суток…
Он открыл дверь, жестом приглашая ее зайти. Поколебавшись какое-то время, она вошла. Бернстайн занял место за своим столом, загроможденным разными бумагами, и ждал, пока она сядет лицом к нему. Его угрюмый взгляд сохранял напряженность. Он снял телефонную трубку, затем в задумчивости положил ее обратно, переложил несколько бумаге места на место и наконец сцепил пальцы рук.
— Синоплин — очень специфический препарат, — сказал он. Он еще не апробирован должным образом. Вы, наверное, слышали самые противоречивые мнения.
— Нет, — прошептала она. — Меня ведь не волновала подобная тема, а с момента трагедии с Энди меня вообще ничего не интересует.
— Во всяком случае, вы пока единственная клиентка, решившаяся неподобное лечение своего мужа. Как я вам уже говорил, это особенный препарат, но — учитывая состояние вашего супруга, он не причинит ему вреда.
— Но… сможет ли он хоть насколько-нибудь облегчить его участь?
— Да, — вздохнул Бернстайн. — Но в этом-то и заключается предмет противоречий, связанных с этим лекарством.
Он напевал веселый мотивчик, испытывая благостный душевный подъем, в то время как холодная озерная вода лениво омывала пальцы его рук, и он медленно плыл, плыл под склоненными ивами. Руки Паулы осторожно гладили веки его закрытых глаз, и он чувствовал ее присутствие рядом. Потом он брал ее ладони и клал себе на грудь. Как бы окончательно скинув с себя оцепенение, широко открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что лодка была кроватью, вода — дождем, который барабанил в оконное стекло, и что плакучие ивы были ничем иным, как тенями, двигающимися по стене. Только руки Паулы были настоящими. Такими осязаемыми и нежными.
Он улыбался ей:
— Странно, в течение одной минуты я видел себя плывущим по озеру Фингер. Ты помнишь ту ночь, лодку, колыхающуюся на волнах? Я никогда не забуду твое платье, твое радостное выражение лица.
— Энди, — мягко сказала она, — Энди, ты знаешь, что было до твоего пробуждения?
Он почесал в затылке:
— Мне кажется, что мгновение назад здесь был врач. Он сказал что-нибудь обнадеживающее? После того, как меня несколько раз оперировали…
— Это было одно лекарство, Энди. Ты не помнишь совсем ничего? Они использовали это новое чудодейственное средство синоплин. Доктор Берстайн говорил тебе о нем, что надо попробовать это средство.
— О! Да, конечно, я припоминаю.
Без каких-либо усилий он сел в кровати, как будто проделывал это ежедневно. Взял сигарету с тумбочки и зажег ее. В течение некоторого времени он курил, о чем-то размышляя, затем вспомнил, что в течение восьми месяцев находился в неподвижном состоянии. Быстрыми, резкими движениями он ощупал свое тело.
— Боже милостивый, я был закован в «корсет», — сказал он ошеломленно. — И ничего больше нельзя было сделать?
— Корсет уже сняли, — сказала Паула со слезами на глазах. — Ох, Энди, его сняли. Он тебе больше не нужен. Ты выздоровел, полностью выздоровел. Это чудо!
— Чудо…
Она порывисто заключила его в объятия. Они не обнимались с тех пор, как он получил в катастрофе множественные переломы позвоночника. Тогда ему было 22 года.
Спустя три дня он покинул больницу. После многих месяцев, которые он провел в обществе тихих людей, всегда одетых в белое, город показался ему наполненным ужасным грохотом и треском, как будто здесь царствовал разноцветный карнавал. За всю жизнь Энди никогда еще не чувствовал себя так хорошо. Ему не терпелось испытать силу своих мышц. Он выслушал от Бернстайна все рекомендации и наставления относительно отдыха, но уже через неделю после выписки был на теннисном корте.
Энди всегда принадлежал к азартным игрокам, но недостаточная гибкость рук и плохая игра у сетки делали его прежде похожим на любителя, честно отрабатывающего свое время. Сейчас это был настоящий демон на корте. Ни один мяч не ускользал от его разящей ракетки. Он и сам был не в меньшей степени удивлен точностью своих подач и продуманной игрой с лета.
Паула, которая была чемпионкой своего колледжа в младшей группе, не смогла сдержать его натиска. Смеясь, она покинула корт и наблюдала, как он противостоял одному профессионалу. Энди выиграл подряд три сета с одинаковым счетом 6:0, 6:0, 6:0. Тогда он понял, что произошло нечто магическое, превышающее возможности медицины.
Возбужденные, как дети, они возвращались домой, наперебой обсуждая происходящее. До того трагического случая Энди служил в одной коммерческой фирме, где буквально умирал со скуки. Теперь он всерьез начал подумывать о карьере теннисного игрока.
Чтобы окончательно убедиться в том, что его волшебная игра не был иллюзией, на следующий же день они снова пришли в клуб. На этот раз против него выступал один из экс-чемпионов Кубка Дэвиса. Энди победил и, замирая от радости, понял, что все происходящее было реальностью.
В ту ночь, обнимая Паулу и гладя ее длинные каштановые волосы, он сказал:
— Нет, Паула, мы заблуждаемся. Этот образ жизни не для меня. Он не захватывает меня, как игра.
— Как игра? — переспросила она насмешливым тоном. Забавное суждение будущего чемпиона.
— Нет, я серьезно! У меня нет намерения оставаться на прежней работе. То, чем я занят, не удовлетворяет больше мои амбиции. В действительности, я мечтаю о том, чтобы вновь заняться живописью.
— Живописью? Но ты не занимался этим со времени учебы в колледже. Ты веришь, что мог бы начать это снова?
— Ты сама говорила, что я всегда умел отстаивать свои интересы. Меня больше привлекают
