повод для новых размышлений. Я продолжал внимательно наблюдать за ней, делая необходимые пометки для будущих экспериментов. Ситуация предельно накалилась в течение обеда. Филлис была раздражена и неуправляема. Я испытывал удивительное ощущение творца, наблюдающего за созданием своих рук. Я чувствовал себя Богом, или, если хотите, гениальным музыкантом, способным по своему желанию извлекать из инструмента восхитительную гармонию или ужасающий диссонанс звуков. Инструментом моим была Филлис Брайтон. Моя воля стала для нее законом. И все бы могло окончиться спокойно, если бы я не поддался дьявольскому искушению провести последний, заключительный эксперимент.
Меня охватило желание узнать, смогу ли я принудить девушку убить свою мать, а затем заставить ее мозг снова функционировать нормально.
Я не рассчитываю на понимание или прощение. Мною овладело безумие. Я шел на сознательное хладнокровное убийство. Но я должен был знать, что означала для меня жизнь какой-то глупой женщины в сравнении с ощущением полного, безоговорочного успеха.
После обеда я отозвал Филлис в сторону и поговорил с ней. У меня была приготовлена необходимая доза наркотика, и я убедил ее принять лекарство. Филлис ушла от меня наполовину сонной, с трудом вскарабкавшись по лестнице в свою комнату. Я отправился в библиотеку, где собирался дождаться прибытия мистера Шейна и результатов моего последнего отчаянного эксперимента.
Остальное вы знаете. Девушка вырвалась из-под моего контроля, прежде чем я получил возможность даже убедиться в своей способности вернуть ее в прежнее нормальное состояние. Сегодня ночью она бродит по улицам с пистолетом в руке… беспомощная против кровожадных инстинктов, которые я вложил в ее сознание… Да простит меня Господь!
Чудовище, которое когда-то было Филлис Брайтон, нанесет свой удар уже сегодня. Она будет убивать и убивать, пока сама не будет уничтожена, наподобие Франкенштейна. Я сотворил монстра. Когда безжизненное тело Шарлотты Хант было принесено в дом минувшим вечером, я осознал, какую угрозу для общества я создал своими руками.
Повторяю, я не ищу себе оправдания. Для меня существует лишь один выход, и я сумею им воспользоваться. Перед собственной совестью и перед Богом я признаю себя виновным в ужаснейшем преступлении нашего столетия.
Филлис Брайтон должна быть найдена и безжалостно уничтожена. Что касается меня, я сам приведу в исполнение вынесенный себе приговор. Я ухожу, чтобы дать ответ Господу за свои поступки.
Прочитав заключительные слова рукописи, Майкл Шейн подошел к окну и, набрав полные легкие свежего воздуха, отложил листки в сторону. Ему казалось, что он не дышал с тех пор, как взял в руки этот документ. Слова признания Педике сверлили ему мозг.
Тишина камеры смерти была нарушена воем сирен приближающихся полицейских машин. Шейн закурил сигарету и, высунувшись из окна, наблюдал за дорогой, ведущей к дому. Из остановившейся машины показалась знакомая фигура Питера Пейнтера. Детектив отошел от окна в тот самый момент, когда шеф полиции Майами-Бич занес ногу на ступеньки лестницы. Шейн чиркнул спичкой и поднес слабый огонек к листкам бумаги, содержащих посмертное признание доктора Педике. Тонкая бумага ярко вспыхнула. Небольшой костер заполыхал в пепельнице, то затухая, то вспыхивая вновь, по мере того, как детектив торопливо кидал в него скомканные листы.
Последний клочок документа обратился в пепел в тот самый момент, когда Пейнтер ворвался в комнату.
12
Глаза Пейнтера мгновенно превратились в узкие щелочки, едва он заметил Шейна, сидящего у окна. Замедлив шаги, он молча подошел к постели и, не меняя выражения лица, бросил взгляд на тело доктора Педике. Потом он повернул голову и посмотрел на детектива.
— Еще один труп?
— Сами видите.
Пейнтер сердито фыркнул и, отвернувшись от Шейна, на этот раз более внимательно осмотрел лицо покойного и предметы, лежавшие возле его кровати.
— Самоубийство?
— Меня при этом не было, — отвечал Шейн.
Мистер Монтроз вошел в комнату и остановился на пороге. Он казался еще более сморщенным, испуганным и беспокойным, нежели несколько минут тому назад.
— Пора бы взять себя в руки, — заключил детектив, улыбаясь.
— Я послал за коронером, — объявил Пейнтер в свою очередь, поворачиваясь к секретарю. — Проследите, чтобы до его приезда никто ни к чему не прикасался в этой комнате.
— Почему бы вам и коронеру вообще не перебраться сюда, — предложил Шейн. — Все было бы намного проще, не говоря уже о сэкономленном времени.
— А почему бы вам не убраться отсюда к чертовой матери?! — завопил Пейнтер.
— Я только хотел вам помочь, — возразил детектив, флегматично пожимая плечами.
— Мне нужно одеться, — объявил Монтроз, — надеюсь, вы не станете возражать, если я отлучусь на несколько минут?
Его просьба осталась без ответа.
— Я разыскивал вас все утро, — сварливо сообщил Пейнтер.
— А я и не думал прятаться, — возразил детектив, откидываясь на спинку кресла и затягиваясь сигаретой.
— И мне известно, где Шарлотта Хант провела последние часы своей жизни, — продолжал Пейнтер, занимая любимую позицию напротив детектива.
— Никогда бы не подумал, что вы способны на ревность.
— Вам придется многое объяснить мне, Шейн.
— Вот этого я как раз и не собираюсь делать.
Глаза Пейнтера кровожадно сверкнули.
— Я хочу немедленно прочитать признание доктора Педике, если вы не возражаете, — объявил он, непроизвольно сжимая кулаки.
— Его признание? — Шейн недоуменно поднял брови.
— Не делайте из меня идиота. Монтроз видел его собственными глазами.
— Не могу отвечать за мистера Монтроза, — мягко объяснил Шейн, — но лично я готов присягнуть, что доктор Педике не оставлял никакого письменного признания.
— Бросьте ваши уловки, Шейн, — рявкнул Пейнтер, распаляясь не на шутку.
— Не переживайте, — успокоил его детектив, — доктор Педике действительно оставил частное письмо, но оно не должно заинтересовать вас.
— Мне лучше судить, — взвился Пейнтер. — Куда вы подевали его, черт вас возьми?
Шейн равнодушно указал на горстку пепла.
— Я так и думал, что вы не захотите прислушаться к голосу разума, и поэтому сжег его.
— Предварительно прочитав его, не так ли?
— Естественно.
Сраженный такой неслыханной наглостью, Пейнтер механически подвинул себе стул и упал на него, растерянно хлопая ресницами.
— Вы либо законченный кретин, Шейн, либо самый отпетый негодяй, какого мне когда-либо приходилось видеть, — произнес он тоном общественного обвинителя.
— Вам решать, — усмехнулся детектив, затягиваясь сигаретой.
— Я вижу вас насквозь, Шейн.
