причтен» (Мр 15, 28). Точно так же и после события трезвые люди ничего крупного не видели в нем. Главные государственные материи, хозяйство и власть, тут не затрагивались.
И вдруг отношение к давнему эпизоду стало быстро меняться. В начавшейся работе восстановления исторической памяти и духовных основ все чаще и все настойчивей возвращаются к нему. Сначала смутно, потом ясней осознали масштаб имен, размеры культурной утраты. И созревает мысль: не было ли изгнанье философов одною из важных вех, пусковых событий того разрушительного процесса, что поразил не только культуру, но все стороны нашей жизни, сделал возможной Россию Сталина и едва ли побежден полностью до сего дня? Чтобы понять, справедлива ли эта мысль, надо, прежде всего, иметь надежный фундамент фактов. Событие высылки давно обросло легендами и фантазиями, в писаниях о нем великая масса недостоверного. Что взять с Давида Львовича, который знает, чего он хочет? Но вот перед нами научная статья о высылке, солидная и большая, не так давно вышедшая на Западе. Что же? тут «список высланных философов» из 11 имен включает А. Изгоева, который не был философом, Б. Вышеславцева, который не был выслан, и С. Трубецкого, явно сложившегося из двух фигур: С. Е. Трубецкого, высланного, но опять- таки не философа, и выдающегося метафизика С.Н. Трубецкого, умершего за 17 лет до события. Итак — кто же и как был выслан?
Начнем по порядку, с нескольких слов о времени происходящего. 1922 год— разгар нэпа; но в разных областях жизни нэп выглядел весьма различно. Без сомнения, он принес быстрое и ощутимое облегченье повседневной жизни граждан (и легкость, с какою это тогда удалось, в сравнении с нынешними бесплодными потугами, показывает лишний раз, куда с тех пор двигалась Россия). Несбывшейся грезой перестройки сегодня звучат строчки из мемуаров: «Была Москва в то время богата разнообразной снедью, и червонец держался крепко» (Л.Е. Булгакова-Белозерская). Товары пропитания и прочие остро необходимые блага явились в одночасье, будто по манию царя. «Ленин взял, Ленин и дал», — изрекает платоновский приказчик старушке, прослезившейся при виде внезапного изобилия. И в сельском хозяйстве был нэп, кажется, довольно продолжителен и плодотворен («кажется» отражает шаткость познаний автора в аграрном вопросе). Однако иное было в политике и культуре, в нравах людей и в общей атмосфере эпохи. В чутье эпохи больше всех надо доверять великим поэтам — когда они есть. В России они были. У Блока нэп не вызвал и грана светлого чувства, и его символом для него стал «румынский оркестр». Пастернак назвал нэп «самым двусмысленным и фальшивым из советских периодов». И то, что стоит за этим согласным поэтическим неприятием, имеет прямейшее отношение к нашей теме.
Нэп был декларирован как разрешительная политика, сменяющая запретительную, как курс широты, благожелательного принятия и приглашения к сотрудничеству всех политически лояльных сил. И так как будто и было, плоды были налицо. Повсюду открывались издательства, выставки, театрики, во множестве зачинались журналы и альманахи, создавались объединения художников, литераторов, ученых… Опыт бурной эпохи оплодотворял творчество, и многое из сделанного тогда живет поныне в нашей культуре. Но если культура была подлинной, то данная ей свобода — поддельной. Существо нэпа всегда описывалось такими понятиями как отступление, уступка, маневр — словом, нечто вынужденное и допускаемое на время, в жестких пределах. Пределы менялись, на них влияли многие факторы, от международной обстановки до вкусов сановных жен во главе с Ольгою Давыдовной Каменевой (если говорить о культуре). Но главный принцип всегда был в том, чтобы только власть диктовала их, а допускаемые элементы лишь получали указ, докуда они сегодня допущены. Или вовсе запрещены. Шла игра кошки с мышью; и одною из мышек для новых властителей служила блистательная культура Серебряного Века России.
К тому же, в главных вещах уступкам не было места. Во всех основных аспектах, процесс становленья нового строя шел неуклонно, не прерываясь и не меняя направления. Прочтя «Архипелаг Гулаг», мы обязаны знать, что поток репрессий отнюдь не прекращался и в годы нэпа. Репрессии были политическими (хотя прежние оппоненты уже не имели возможности борьбы), классовыми, религиозными. С ними смыкались разнообразные меры контроля, ограничения, подавления, запугивания, шельмования. Но каким же целям служил весь этот подавительный арсенал, когда всякая оппозиция уже была подавлена? Взглянув на историю советского строя, мы можем сказать сегодня, что вслед за
Надо уточнить: определяющим признаком общественности была не политическая оппозиционность, но независимость, обладание собственною системой ценностей, которая выражалась в таких реальностях, как «общественное мнение», «общественный этический кодекс»… Даже в периоды возбуждений основную часть составляла обыкновенная лояльная общественность — земская, просветительская, академическая, не входящая в крайний политизированный слой («свору»), однако сохраняющая духовную независимость. И именно эта лояльная, но независимая общественность стала объектом нового этапа репрессивной политики. Этап этот широко развернулся в 1921—22 гг., хотя и раньше, когда в центре еще стояла борьба с действительными противниками, многие меры новой власти — прежде всего, религиозные преследования — уже явно относились к борьбе с общественностью, к разрушению устоев общественного и народного самостояния.
Первою крупной акцией, обозначившей новые цели и, видимо, подтолкнувшей к рождению идею высылки, стал разгром Помгола (Всероссийского Комитета помощи голодающим) в августе 1921 г. Помгол, созданный в связи с голодом в Поволжье, был утвержден декретом ВЦИК 21 июня 1921 г. в составе 63-х человек, в числе которых были представители правительства (Каменев, Рыков и др.), специалисты сельского хозяйства и видные общественные деятели (Короленко, Горький, Станиславский и др.). Он развернул работу быстро и эффективно. «Нескольких дней оказалось достаточно, чтобы в голодные губернии отправились поезда картофеля, тонны ржи, возы овощей… в кассу общественного комитета потекли отовсюду деньги, которых не хотели давать комитету официальному… комитет, никакой властью не облеченный, опиравшийся лишь на нравственный авторитет… спас миллион обреченных на ужасную смерть», — писал поздней М. Осоргин, один из активнейших работников Комитета. Авторитет Помгола помог привлечь крупномасштабную помощь из-за рубежа: в конце августа 1921 г. были подписаны соглашения о продовольственных поставках с организацией помощи Нансена и с американской организацией Гувера, знаменитою АРА, посылки которой запомнились с тех пор многим в России. Немедленно после этих соглашений, 26 августа, В.И. Ленин пишет письмо «Сталину и всем членам Политбюро ЦК РКП(б)» с требованием и детальной программой роспуска Помгола и репрессий над его членами. На следующий день, 27 августа, Комитет был разогнан и члены его (за вычетом коммунистов и нескольких знаменитостей) арестованы. Большая часть их после недолгого заключения подверглась ссылке, а многие затем оказались и в списках высланных из страны.
Эпизод выразителен и важен. Как раз в этот период Питирим Сорокин, человек с блестящим талантом социолога, с надеждою развивал свою «англосаксонскую модель»: лояльно смиряясь с невозможностью политической свободы в стране, он все же пытался изыскать какое-то поле деятельности для общественных сил и думал, что таковым может стать сфера разнообразной неполитической инициативы — культура, церковь, благотворительность… (Особое внимание к этой сфере он считал типичным для Англии). Разгром Помгола был и ответом на вопрос о перспективах «англосаксонской модели». О сталинском терроре говорили не раз, что в его бесовщине есть элементы логики, и один из главных таков: удары направлялись скорей на контакты, связи, круги, нежели на определенных лиц. Их целью было не столько убийство (хотя и оно, конечно), сколько разрушение человеческих связей,
