…И Синякова, несмотря на все злоупотребления, человека в общем-то здорового, едва не хватила кондрашка, или, если хотите, апоплексический удар.
В суровом и величественном облике народного заступника, рачительного хозяина и строгого отца проглядывали те самые черты, из которых слепил свою внешность один из самых могучих бесов Пандемония, в очном поединке погубивший недюжинного колдуна Дария, но обращенный в позорное бегство его сестрой.
Стоило Воеводе нахмуриться – он становился похожим на дуче, стоило заговорить – и на память приходил фюрер с его бредово-зажигательными речами. Стоило пошутить – из небытия появлялся призрак генералиссимуса. Этакий Адольф Виссарионович Пол Пот. Или Бенито Броз Шикльгрубер.
Более того, пять глубоких свежих шрамов, тщательно запудренных и отретушированных, пересекали его левую щеку от уха до подбородка. Да и знаменитые усы дергались отнюдь не от тяжких дум, навеянных государственными заботами, а от неудобства, вызываемого этими незаживающими ранами.
Между всенародным любимцем Воеводой и владыкой бесов Соломоном, без всякого сомнения, существовала некая мистическая связь. Никакого покушения скорее всего и не было. Просто клеймо, наложенное Дашкой на лютого беса, легло и на его двойника, сеющего зло в срединном мире.
Мартынов что-то говорил, время от времени демонстрируя своему патрону донесение Додика Сироткина, но Синякову все это уже было совершенно безразлично.
Первый шок, возникший в момент узнавания, прошел, и под черепной крышкой Синякова что-то заскреблось – не иначе как на волю просилась какая-то толковая мыслишка. Как это всегда бывает в редкие минуты озарения, груды ничем между собой не связанных фактов, обрывки чужих фраз и собственные путаные умозаключения сложились вдруг в четкую и ясную картину, лишь кое-где скрытую туманом догадок.
Беда исходила вовсе не из Пандемония, где, словно пауки в банке, копошились вырванные из родной стихии бесы. Истинный источник беды был здесь, рядом, в десятке шагов от Синякова. Именно Воевода – человек с сущностью дьявола или дьявол, обретший человеческую плоть – вызвал из небытия подлое и кровавое прошлое, уже успевшее стать мистической Тенью, но вновь овеществленное его волей, помноженной на волю сотен тысяч преданных почитателей, по причине своей душевной убогости не способных отличить добро от зла.
На царском троне, давно утратившем свою сакральность, трижды оплеванном и опозоренном, истертом задами многих неправедных владык, ныне восседал злой маг. Один из тех оборотней, которые то и дело всплывают в водовороте истории, чтобы вновь и вновь ввергать народы в бездну кровавой вакханалии, как бы она там ни называлась: революцией, реформацией, гражданской войной, расколом или смутой.
Как шаровые молнии, живущие по неведомым для нас законам, концентрируют рассеянную в пространстве электрическую энергию, так и эти люди-молохи накапливают мировое зло, издревле поселившееся в этой несчастной вселенной…
Было, наверное, в Синякове нечто такое, что заставило Воеводу, сверхчуткого на любую опасность, насторожиться. Окинув пристальным взором свое окружение, он сразу обратил внимание на неприметного человека в скромном, слегка помятом костюме, оставшегося стоять у дверей в окружении секретарей, охранников и референтов.
Их взгляды встретились. Воевода, и в самом деле обладавший способностью видеть людей насквозь, сразу угадал в Синякове смертного врага, а тот, в свою очередь, понял, что малейшее промедление чревато самыми печальными последствиями. Хищник, пусть даже питающийся не плотью, а духовной энергией своих жертв, всегда опасен, но хищник раненый опаснее стократ, тем более если он не знает, кто именно покусился на него. Уж здесь пощады не будет ни правым, ни виноватым, ни безвредным зверушкам, ни другим хищникам, чуть менее сильным и жестоким.
Синяков защищал не себя. Он защищал Димку, Дашку, Грошева, весь дисбат и всех жителей этого города, чьи души под воздействием зла еще не очерствели окончательно.
Он выхватил из галстука волшебную иголку и, ощутив, какой тяжестью та сразу налилась, понял, что действует правильно. Иголка вспыхнула багровым светом и понеслась к Воеводе с силой и скоростью, которые человеческая рука никогда не смогла бы ей придать.
Однако тот, кто служил для нее целью, тоже не был человеком в общепринятом смысле этого слова. Стоило только Воеводе небрежно взмахнуть десницей, как иголка немедленно разлетелась на части, каждая из которых, оставляя дымный след, бессильно закувыркалась в воздухе. Эта печальная картина напоминала в миниатюре сцену гибели космического челнока «Челлинджер».
Вместе с иголкой крушение потерпели и все надежды Синякова. Отныне зло, до сего момента еще стремившееся маскироваться под свои антиподы, не было связано никакими условностями. Более того, формально оно получило право защищаться любыми способами. Гибель грозила не только Синякову, но и всем, кто был хоть как-то связан с ним, а в первую очередь – холую Мартынову, попавшему в им же самим расставленные сети.
Смертный холод уже распространился по кабинету…
Внезапно стекла в высоком окне, сквозь которое Воевода еще совсем недавно созерцал подвластный ему город, рассыпались на осколки столь мелкие, что создалось впечатление, будто бы они (то есть стекла) вообще испарились. Причиной тому был не взрыв, не порыв бури и не град булыжников, против которых трехслойное бронестекло наверняка устояло бы, а нечто совсем иное.
Неужели к Синякову вновь подоспело спасение? Ну как он мог забыть о своей верной подружке, в последнее время демонстрировавшей не совсем обычные (это еще мягко сказано) способности?
А легкая на помин Дашка уже стояла в опустевшем оконном проеме (и как она только добралась сюда на второй или даже третий этаж?). Раньше Синяков и представить себе не мог, что растрепанная девчонка в ситцевых шортиках способна внушить такой страх. Если от Воеводы исходил смертный холод, то она излучала не менее опасный для окружающих смертный жар, на глаз воспринимавшийся как слепящее, мятущееся сияние. Временами даже казалось, что за ее спиной трепещут могучие и грозные крылья.
Охранники сдуру повыхватывали свои пушки (не курносые «ПМ», которыми удобно только гвозди заколачивать, а полусекретные «ПСМ», бьющие наповал даже касательным попаданием), но так и не сообразили, в какую сторону нужно палить. Наверное, Дашку мог ясно видеть один только Синяков, ну, возможно, еще и сам Воевода, как и все твари его породы, наделенный магическим зрением.
Затем началась паника. Присутствующих обуяла такая жуть, словно в кабинете вот-вот должна была взорваться многопудовая бомба. В дверях возникла давка. Воевода, у которого здесь наверняка имелся свой персональный тайный ход, благополучно исчез. Сообразил, гад, что тягаться с этой девчушкой не под силу даже ему.
Дашка между тем схватила Синякова за руку и потащила к окну. Прежде чем он успел оценить глубину пропасти, разверзнувшейся за карнизом, они уже летели вниз. У Синякова, всегда недолюбливавшего высоту, перехватило дух, как это бывает иногда в страшном сне, однако приземление произошло вполне благополучно – не иначе как помогли незримые Дашкины крылья.
Не говоря ни слова и не оборачиваясь, она повлекла его прочь, причем с такой прытью, какой Синяков и от себя-то не ожидал, а уж от сопливой девчонки – и подавно.
Остановились они только в каком-то парке, опустевшем совсем недавно, о чем свидетельствовали еще дымящиеся окурки, впопыхах оброненные курильщиками, да недопитая бутылка вина, забытая на скамейке, что, учитывая менталитет нашего народа, вообще ни в какие ворота не лезло. Беспричинный ужас, который Дашка внушала как бесам, так и людям, теперь, очевидно, сопровождал ее повсюду.
Синяков присел на парапет бездействующего фонтана, изображавшего довольно аппетитную голенькую бабенку, к пухлым порочным губам которой тянулся своим рылом бронзовый дельфин. Синяков задыхался, как астматик, которого заставили тягаться в беге со скаковой лошадью. Дашка, напротив, выглядела так, словно сегодня и лишнего шага не ступила.
Лицо ее было не то чтобы бледно, а как-то прозрачно, словно у юной монахини, долгое время изнурявшей себя строгим постом. Под нежной фарфоровой кожей совсем не ощущался ток крови. Взор девушки был сух, горяч, странен и как бы обращен совсем в другие дали.
– Что с тобой опять? – спросил Синяков с волнением.
– А ты все еще не догадываешься? – слабо улыбнулась Дашка. – Я ухожу… Я должна уйти… Меня тянет туда… – она подняла взор к небу. – Мы, наверное, никогда больше не увидимся…
