нетерпеливо рвались в бой, то с наступлением темноты они узнали, что король тоже чувствует это нетерпение. Причины падения боевого духа нужно искать в чем-то другом.
Писатели-современники тех событий, упоминая об уходе этих войск, делают иронические, печальные или оскорбительные замечания, но никак его не объясняют. Мы осмелимся осторожно сделать предположение, что направление, в котором развивались события во время битвы, должно было вызвать упадок духа у французских рыцарей и тяжеловооруженных конников. Король планировал не раздавить англичан мощными атаками конницы, как учились воевать французы, а действовать по-новому – атаковать силами спешенных конников, которые должны были идти своими ногами, в тяжелых доспехах по открытой местности, где почти или совсем не было укрытий, а потом сражаться таким способом, которому их не учили.
Еще до того, как началось выполнение этого плана, и до того, как король добрался до места, откуда он мог держать события под контролем, маршалы посчитали, что должны начать бой. Их цели были выбраны верно и действия выглядели впечатляюще, но они привели к большим потерям и оказались неэффективными. За этим неудачным и даже зловещим началом последовала запланированная пешая атака с фронта. В ней не было ни капли того восторга, который бы сопутствовал конной атаке. Она тоже привела к большим потерям. В этот момент французам был особенно нужен сильный вождь, способный их ободрить, но король со своим резервом по-прежнему был далеко. Французские рыцари, обученные и снаряженные для боя на коне, воспитанные на идеалах рыцарского сражения и жаждавшие славы, теперь были лишены своих верных коней, понижены до уровня обычных пехотинцев, и от них требовали, чтобы они начали бой с простыми лучниками. Такой бой не мог принести чести. Не для этого рыцарь спешил сюда, не на это надеялся, когда мчался через половину Франции. Разочарованный и недовольный, он чувствовал желание уйти с этого отвратительного места. Дальнейшие события усиливали это желание. Другие уже уходили – по какой причине, он не знал. Он садился на своего коня и присоединялся к ним.
Несомненно, были и другие причины для ухода с поля боя. В любой армии найдется несколько трусов, а наемник-иностранец в минуту крайней опасности не жертвует собой, а думает о выживании. Одной из важных причин было удаление с поля боя сыновей короля – по его приказу и под защитой сильной охраны. Это можно было истолковать только одним образом: уход принцев предсказывает, чем кончится бой, король сам не уверен в силе французов и считает, что бой уже проигран, а раз так, будет разумно уйти с поля.
Мы предполагаем, что именно эти обстоятельства сломили боевой дух французских войск. Дисциплина была слаба, а чувство независимости каждого сеньора сильно. Это сражение было неподходящим для героев-рыцарей. Отступление продолжалось до тех пор, пока его последний этап не превратился в беспорядочное бегство. Но на начальных этапах не страх сломил желание сражаться. Оно было подорвано тем, что способ ведения боя был совершенно непривлекательным для французских бойцов, а их доблестный король не был со своими войсками и не мог подать им пример отваги и стойкости.
Однако изучение рельефа и догадки наших современников о настроении в войсках не помогают современному человеку представить себе то, что пережили солдаты экспедиционной армии. Большинство из них видели лишь малый участок поля и малую часть сражения. Грохот оружия, много ярких красок, звуков и движения, жестокая резня, падающие кони, мертвые и раненые люди – вот то, что видели и слышали они. Читателю нужно напрячь свое воображение, чтобы представить себе, как эти картины сменяли одна другую, и некоторые хронисты предоставляют ему яркие штрихи для этих мысленных картин.
Вот общий вид: «Были видны весьма благородное и прекрасное снаряжение и богатые краски гербов на знаменах и флагах», «Знамена и флаги развевались на ветру, на них сияли прекрасные золото и лазурь, пурпур и красный цвет и горностаевая окраска»,, «Они увидели знамя французского короля, развевавшееся на ветру», а сеньор де Шарни, который нес это знамя, имел и свой флаг – красный с тремя серебряными щитами. У Луи де Рекомба были изображены пять красных роз на серебряном щите, и хорошо известен герб Юстаса д’Обресикура – две красные полосы на горностаевом поле. У каждого из многих десятков прочих рыцарей тоже был свой щит, отличавший его от остальных.
Шум «был слышен на много миль», поскольку «французы, сражавшиеся в этой кампании, кричали “Монжуа! Сен-Дени!”, а англичане выкрикивали “Святой Георгий! Гиень!”. Солдаты двух армий громогласно выкрикивали свой клич – у одних “Святой Георгий!”, у других “Святой Дени!” – и кричали, что победят именно они!». «Они трубили в трубы, отвечая один другому, и шумели так, что стены Пуатье звенели от эха». Ревели или пронзительно визжали трубы, звучали рога, стучали барабаны; «раздался шум голосов, затем сильнейший крик, и принц снял свой лагерь». «Было восхитительно и ужасно слышать перемешанные между собой шумы от лошадей, крики раненых, звуки рогов...»
Вот что сказано о действиях воинов: «Во время схватки можно было увидеть, как оба противника берут огромные копья наперевес и наносят ими мощные удары; каждый из них хорошо выполнял то, что ему положено... творя военное ремесло таким истинно рыцарским образом, что было великим чудом смотреть на это; ...(он) изо всех сил старается хорошо проявить себя». Описан высокий результат действий лучников: они «стреляли так быстро, что люди короля Франции не могли находиться там, куда долетали стрелы», «Плотность их стрельбы была такой, что французы не знали, в какой стороне искать укрытия». Когда приближалась французская конница, они «убивали и ранили коней и рыцарей, и кони, чувствуя острые стрелы, никак не желали идти вперед, а отступали назад и рвались обратно с такой силой, что многие упали на своих хозяев, придавив их так, что те не могли встать». Граф Оксфорд… «расставил лучников... и приказал им стрелять в задние части тела лошадей; вследствие этого оцарапанные или раненые лошади падали, сбрасывая своих всадников, или же поворачивали назад и налетали на тех, кто двигался сзади, увеличивая и без того большое число убитых среди своих же хозяев».
Израсходовав все стрелы, лучники «стали поспешно вырывать их из несчастных, которые были лишь наполовину мертвы», а в другой раз были вынуждены «сразиться с теми, кто был одет в доспехи».
Упомянуто о трудностях, с которыми сталкивался рыцарь в доспехах, когда падал на землю: «он был сбит с ног и не мог подняться». «Многие были опрокинуты, и те, кто упал, не могли подняться», и в число энергичных действий принца на поле входили меры по «поднятию упавших».
«Наши люди уносили своих раненых и укладывали их под кустами и живыми изгородями в стороне от боя». Одли «получил тяжелые раны на теле и на лице. Наконец, в конце битвы, его четыре оруженосца забрали своего сеньора, вынесли с поля и уложили под изгородью, чтобы дать ему освежиться; они сняли с него оружие и перевязали его раны, как умели».
Все это время Чендос оставался на своем удобном наблюдательном пункте, смотрел за передвижениями знамен и флагов и делал из них выводы – и, наконец, смог дать совет: пора наступать. Французы побежали, а победители погнались за ними, чтобы добыть себе пленных. Сохранились красочные описания этой погони[60].
Хронисты действительно добросовестно описывали картины боя, но эти картины были созданы современниками событий на основе впечатлений участников битвы.
Попытка определить, кому следует воздать честь за победу, имеет пределы, установленные структурой командования англо-гасконской армии и характером свидетельств. Принц был главнокомандующим, но важнейшие решения, как мы уже видели, принимались его советом или по меньшей мере представлялись этому совету на рассмотрение. Единственное свидетельство о его заседаниях, которое мы имеем, – это письменные упоминания о них самого принца, а он сообщал просто: «мы посоветовались» или «было решено». Переговоры, которые шли при посредстве кардинала, были начаты с одобрения совета, первое передвижение войск в день битвы было выполнено так, как «решили» (принц добавляет: «и так было сделано»; есть свидетельства, что сам он предпочитал и, возможно, даже надеялся обойтись без боя, однако был осуществлен именно план, согласованный с советом). То есть по меньшей мере за эту часть действий армии принца в тот день должны нести ответственность он и его совет совместно.
Кто же и как руководил битвой в остальную часть дня? Современники событий не помогают нам ответить на этот вопрос. Авторы писем не сообщают подробностей боя, а хронисты больше интересуются доблестью воинов, чем мастерством полководцев. Один восхваляет Уорвика, другой – Уорвика и Суффолка, третий – капталя де Бюша и т. д. Однако из «Герольда Чендоса» и из сочинения Фруассара ясно, что Чендос оставался с принцем весь день битвы и часть дня с ними был Одли. Чендос даже назван советником принца[61]. Поскольку перед ними стояла задача вести решающий бой в
