они обозначают степени родства по мужской линии. Мы можем сделать однозначный вывод, что семья у индоевропейцев была патрилинейной и патриархальной. Вероятно, в свете выражения «братские жены» мы можем сделать вывод, что это было большое объединение, совокупность нескольких поколений, живших вместе под началом самого старшего представителя по мужской линии или «отца семейства» под одной крышей типа общего домашнего хозяйства (zadruga) у балканских славян, или же если это была группа кочевого населения, то они управляли ею как библейские патриархи.
Для более точной классификации у нас не хватает данных. Набор значений слов от корня uik – «входить», которое колеблется от «семейства» до «деревни» или «района», может указывать на наличие у индоевропейцев некоторой разновидности местного самоуправления. Возможно, это были территориальные кланы, сформировавшиеся на основе больших семейств; хотя подобный принцип организации общества несовместим с кочевым образом жизни, все же не ясно, связывали ли такую группу с определенным районом занятия сельским хозяйством, или же речь должна идти только о совместном владении пастбищами. Точно такие же проблемы возникают перед нами, если мы обратимся к словам типа sebh и genos, которые, возможно, следует переводить как «родство» и «племя». Не исключено, что над патриархальной семьей или кланом стоял племенной или другой вождь, который считался как бы земным воплощением высшего божества. Однако в индоевропейских языках существовал корень reg, производные от которого обозначают такое понятие, как «верховный правитель» у индийцев, италиков и кельтов. Таким образом, индоевропейская религия и общество относятся к той стадии развития, которая, может быть, еще и не достигла особых высот, но она не так уж и примитивна, как это можно было бы предполагать.
Если мы обратимся к вопросу о материальной культуре этого общества, подобные выводы получают поддержку, а область наших поисков суживается во времени. Сразу становится ясно, что индоевропейцев еще не было в эпоху палеолита или древнекаменного века. Поэтому нам не обязательно углубляться в столь давние времена, которые предшествовали современной геологической эпохе. Эпоха палеолита охватывает четвертичный период и в Европе завершается примерно в то время, когда ледники наконец отступили с территории Франции и Северной Германии. Население того периода занималось в основном собирательством и охотой. Такие способы ведения хозяйства, как разведение домашних животных и выращивание злаков, впервые появляются только в эпоху неолита, или новокаменного века.
Теперь не вызывает сомнения, что у индоевропейцев были домашние животные. Не только обозначения для собак, рогатого скота, овец и лошадей и, возможно, также коз, свиней, уток и гусей совпадают во многих индоевропейских языках, но также и обозначения для «мерина»; наличие терминов, обозначающих особей мужского и женского пола, свидетельствуют об их знакомстве с животноводством. Имеются также слова для обозначения масла и, возможно, процесса доения, но, что весьма любопытно, не для молока. Данные сравнительной этнографии совершенно ясно свидетельствуют о том, что рогатый скот играл важную роль в хозяйстве индоевропейцев. У индийцев ведических времен, иранцев эпохи создания Авесты, греков гомеровских времен, римлян, кельтов, германцев и у славян рогатый скот считался основным источником богатства. Данные лингвистики свидетельствуют о том, что рогатый скот служил эквивалентом ценности у римлян и англосаксов (pecunia, feoh), а у ранних индийцев слово «битва» (gavisti) в буквальном переводе означает «борьба за коров». И в гимнах Зороастра Дух Коров персонифицирует арийскую справедливость в диалоге. Тот же самый аргумент показывает, что индоевропейцы одомашнили лошадь, которую они называли «быстрой». Лошадь действительно выступает как чисто арийское животное в ранней истории Месопотамии, в Ведах и у Гомера; в Иране Дарий в первую очередь хвастался тем, что сделал свою землю «богатой лошадьми» («uvaspa»), а затем уже упоминал, что она «богата людьми» («uvamartiya»). По всей вероятности, индоевропейцы имели также специальные слова для обозначения женских особей у животных (asva, equa, aszwa), и Фейст отмечает, что очень часто индоевропейские личные имена в Индии, Иране, Греции и Галлии содержат в себе в качестве компонента слово «лошадь». С другой стороны, тот факт, что индоевропейцы смогли приручить также и свинью, отрицается Шредером; в самых древних индийских и иранских источниках встречается только термин для обозначения дикого кабана.
Здесь мы подходим к вопросу о наличии у индоевропейцев земледелия. В отличие от развитой пастушеской терминологии во всех индоевропейских языках земледельческие термины, общие для азиатских и европейских языков, встречаются крайне редко. Можно отметить только слова, обозначающие некий вид злака и, возможно, «плуг» и «борозда», в то время как в обеих ветвях индоевропейской семьи языков встречается общий корень, который обозначает более специализированные операции, такие как толчение и помол зерна. В то же самое время, согласно Шредеру, индоевропейцы знали только три времени года – холодный период (зиму), весну и горячее лето, – но не имели названия для времени сбора урожая, осени. По сравнению с недостатком общих для Европы и Азии терминов в европейских языках, как группы кентум, так и сатем, имеется богатая терминология, связанная с земледелием, и множество названий культурных растений.
Интерпретация всех этих фактов все еще является предметом споров. Приверженцы теории азиатской или южнорусской прародины индоевропейцев полагают, что в эпоху своей общности они были полукочевыми пастухами, которые только иногда задерживались на одном месте, чтобы обработать почву грубыми и примитивными методами (приусадебный участок). Переход к регулярным занятиям земледелием, как они предполагают, произошел впервые на территории Украины или в Центральной Европе уже после того, как индоиранцы отделились от родительского стебля. Это вполне возможно, и я думаю, что в таком случае лучше согласиться с предположением, что многие сельскохозяйственные термины были заимствованы первыми индоевропейцами у того сельскохозяйственного народа, который в эпоху неолита занимал Балканы и всю Центральную Европу, распространяясь на север, вплоть до Магдебурга в Саксонии.
С другой стороны, у приверженцев теории европейской колыбели индоевропейцев теперь есть основания утверждать, что для них примитивное земледелие играло столь же важную роль, как и скотоводство. Старая концепция, согласно которой стадия кочевого скотоводства была обязательным этапом между присваивающим хозяйством, основу которого составляли охота и рыбная ловля, и оседлым земледелием, больше не вызывает доверия. По крайней мере, в некоторых случаях, судя по результатам раскопок на поселениях культуры Анау в Туркестане, занятия земледелием предшествовали занятиям животноводством. Некоторые исследователи, такие как В.Дж. Перри, идут еще дальше, утверждая, что занятия скотоводством повсеместно следуют за занятиями земледелием и переход к ним был обусловлен либо неблагоприятными климатическими условиями, либо изменением политической обстановки. В таком случае можно утверждать, что индоиранцы, изгнанные из земледельческих областей Европы в евразийские степи, впоследствии утратили примитивную индоевропейскую земледельческую терминологию в период вынужденного номадизма. Лично я не верил в то, что любой односторонний приоритет одного способа ведения хозяйства по сравнению с другим может быть расценен как исторический факт, ни в то, что можно вывести априори, были ли индоевропейцы первоначально скотоводами или земледельцами. В любом случае нельзя исключать того, что они могли заниматься земледелием, хотя, может быть, и в ограниченных масштабах. В то же самое время широкое распространение индоевропейских языков точно так же предполагает и то, что некоторые из их носителей прошли через стадию номадизма, хотя и не такого ярко выраженного типа, как у монголов Центральной Азии. По моему мнению, тот способ ведения хозяйства, который мы можем наблюдать у многих скотоводческих племен Судана и других частей Африки, больше всего напоминает жизнь первых индоевропейцев.
Помимо этих источников пропитания, которые уходят корнями в неолит, можно предполагать, что еще не разделенные индоевропейцы временами не брезговали и занятием охотой. Хотя, надо сказать, специальной индоевропейской охотничьей терминологии нам неизвестно. Отсутствие обозначений для рыбы может указывать на то, что индоевропейцы не разнообразили свой рацион обитателями морей и рек; о ловле рыбы никогда не говорится в Ведах или в Авесте, обращает на себя внимание и то отвращение к рыбе, которое испытывали греки гомеровских времен. Тем не менее одно название породы рыб встречается как в Европе, так и в Азии. На тохарском языке слово «рыба» звучало как laks, – это то же самое, что на древнегерманском laks, а на литовском – laszisza, «лосось». Также весьма любопытно и то, что в индоиранских и европейских языках нет общего термина для обозначения соли. Все же в последних, а также в тохарском языке известен общий термин для обозначения этого вещества, sel. Наконец, индоевропейцы наслаждались напитком medhu, который делали из меда, хотя слово для обозначения пчелы
