Дерево закончило свой монолог. Матушка подождала немного, чтобы окончательно убедиться, что яблоня не собирается ничего добавлять, и спросила:
“Это и есть ведовство, да?”
“Оно самое. Его теоретический базис”.
“У вас, волшебников, бывают чудные идеи”.
“Я больше не волшебник, а просто дерево”.
Матушка встопорщила перья. “А теперь послушай меня, господин Дерево Теоретический Базис. Если бы женщины рождались для того, чтобы стать волшебниками, они умели бы отращивать длинные седые бороды, она не будет волшебником, тебе это ясно, волшебство — это совершенно неправильный способ использования магии, это всего-навсего свет, огонь и баловство с Силами, ей это совершенно ни к чему, и спокойной тебе ночи”.
Сова сорвалась с ветки. Матушка не тряслась от ярости только потому, что это мешало полету. Волшебники! Слишком много болтают, держат заклинания пришпиленными в книгах, словно бабочек, но хуже всего то, что они считают, будто только их магия стоит того, чтобы ей заниматься.
Матушка была твердо уверена в одном: женщины никогда не были волшебниками и не собираются становиться таковыми сейчас.
Под бледным светом уходящей ночи она вернулась в домик. Ее тело, поспав на сене, чувствовало себя отдохнувшим, и она надеялась посидеть несколько часов в кресле-качалке и привести в порядок свои мысли. Это было время, когда ночь еще не совсем закончилась, а день не совсем начался — мысли были четкими, ясными, и ничего им не мешало. Она…
Посох стоял у стены, рядом с кухонным шкафом.
Матушка застыла на месте.
— Понятно, — сказала она наконец. — Так, значит, да? В моем собственном доме?
Она очень медленно подошла к очагу, бросила на угли пару поленьев и раздувала огонь до тех пор, пока языки пламени, взревев, не поднялись до самого дымохода.
Удовлетворенная итогом своих усилий, она повернулась, пробормотала на всякий случай несколько предохранительных заклятий и схватила посох. Он не сопротивлялся, и она едва удержалась, чтобы не упасть. Посох оказался у нее в руках, и она торжествующе расхохоталась, почувствовав, как он покалывает ей ладонь и как магия, словно воздух в грозу, потрескивает в нем.
Как все просто! Видно, боевой дух посоха куда-то испарился.
Призывая проклятия на волшебников и все их творения, она занесла посох над головой и со стуком опустила в огонь, в самую жаркую часть пламени.
Эск вскрикнула. Звук пролетел сквозь пол спальни и серпом взрезал темный домик.
Матушка была старой, усталой женщиной и не совсем хорошо соображала после долгого и тяжелого дня, но, чтобы выжить, ведьма должна научиться делать поспешные и очень смелые выводы. Матушка еще смотрела на охваченный пламенем посох и прислушивалась к доносящимся сверху воплям, а ее руки уже тянулись к черному чайнику. Она опрокинула воду на огонь, выхватила из очага посох, над которым поднимались клубы пара, и взбежала по лестнице на второй этаж, с ужасом думая о том, что ей предстоит там увидеть.
Эск сидела на узкой кровати, целая и невредимая, но вопящая во все горло. Матушка прижала ее к себе и попыталась успокоить; она не знала точно, как это делается, однако рассеянное похлопывание по спине и неопределенные ободряющие звуки вроде бы достигли цели. Крики перешли в рыдания и, в конце концов, в тихие всхлипы. Матушка разобрала слова “огонь” и “горячо”, и ее губы сжались в тонкую горькую полоску.
Наконец она уложила девочку, укрыла ее одеялом и тихо, крадучись, спустилась по ступенькам.
Посох снова стоял у стены. Матушку ничуть не удивило то, что на нем не было ни одной подпалины.
Она развернула качалку к посоху и уселась, подперев подбородок ладонью. Весь ее вид выражал мрачную решимость.
Вскоре кресло начало само собой покачиваться. Его скрип был единственным звуком в тишине, которая сгущалась, растекалась и заполняла кухню, словно ужасающий темный туман.
Утром, перед тем как Эск проснулась, матушка спрятала посох в соломенной кровле — от греха подальше.
Эск позавтракала и выпила кружку козьего молока. События последних суток не оставили на ней и следа. Она впервые провела в домике матушки больше времени, чем требуется для короткого визита вежливости. В общем, пока старая ведьма мыла посуду и доила коз, Эск постаралась максимально использовать подразумеваемое разрешение исследовать окрестности.
Вскоре она обнаружила, что жизнь в домике не так уж и проста. К примеру, существовала проблема козьих имен.
— Но у них должны быть имена! — воскликнула она. — У всего есть имя.
Матушка посмотрела на нее из-за округлого, грушевидного бока старшей козы и выдавила в невысокое ведерко тонкую струйку молока.
— Ну, наверное, на козьем языке у них есть имена, — неопределенно пробурчала она. — Но к чему им имена на человеческом?
— Видишь ли… — начала Эск, запнулась и, подумав какое-то время, спросила:
— А как тогда ты заставляешь их делать то, что тебе от них требуется?
— Они просто делают это, а когда я им нужна, они орут.
Эск с серьезным видом протянула старшей козе клок сена. Матушка следила за ней задумчивым взглядом. У коз действительно имелись имена друг для друга, и она прекрасно это знала. Имена были самые разные: “коза-мой-ребенок”, “коза-вожак-стада”, “коза-моя-мать” и полдюжины других, не последним из которых было “коза-которая-стоит-здесь”. Еще козы славились сложной иерархией внутри стада, четырьмя желудками и пищеварительной системой, которая деловито урчала всякую спокойную ночь. Матушке всегда казалось, что называть все это, например, Ромашкой — значит оскорблять благородное животное.
— Эск, — решившись, позвала она.
— Да?
— А кем бы ты хотела стать, когда вырастешь?
На лице Эск отразилось недоумение.
— Не знаю.
— Ну, — сказала матушка, не переставая доить, — как по-твоему, что ты будешь делать, когда вырастешь?
— Не знаю. Наверное, выйду замуж.
— А ты хочешь?
Губы Эск начали было произносить “не з…”, но она поймала матушкин взгляд, остановилась и немножко подумала.
— Все взрослые, кого я знаю, вышли замуж или женились, — ответила она наконец, подумала еще и осторожно добавила:
— Кроме тебя, конечно.
— Это правда, — отозвалась матушка.
— Ты что, не хотела выйти замуж? Теперь настала матушкина очередь задуматься.
— Руки не дошли, — выдавила она в конце концов. — Понимаешь, слишком много других дел.
— Папа говорит, что ты ведьма, — рискнула Эск.
— Правильно говорит.
Эск кивнула. Ведьмы в Овцепикских горах обладали статусом, подобным тому, какой в других культурах придавался монашкам, сборщикам налогов и ассенизаторам. Ну то есть их уважали, иногда ими восхищались, в общем и целом им рукоплескали за то, что они делают дело, которое, если мыслить логически, должно быть сделано, но всем было слегка неуютно в их компании.
— Тебе хотелось бы выучиться и стать ведьмой? — спросила матушка.
— Ты имеешь в виду магию? — глаза Эск вспыхнули.
— Да, магию. Но не огненную. Настоящую магию.
— А ты умеешь летать?
