тринадцати, объяснив Денре, что более зрелых брать мне, как мастеру, не приличествует, ибо, уж если что в невольницах на местных землях ценится превыше всего, так это — юность.
Верная моя жена с этим согласилась, попросив, однако, чтобы ни в коем случае не был я разлучником меж избранницами моими и их матерями, с чем я, восхвалив человеколюбие ее, тут же согласился и, кроме девочек, приобрели мы еще двух, достаточно мило выглядевших, тридцатилетних особ женского пола.
Заинтересованный же в том, чтобы продать побольше товара разом, работорговец, нам еще и скидку сделал, так что от человеколюбия своего мы и немалую выгоду получили. Впрямь, недорого ценили в здешних краях свободу — за этих пятерых заплатили мы даже менее трех золотых.
Придя домой, объяснили первым делом нашим рабыням, что именно их у нас ожидает и как желаем мы одарить их в ответ свободою, после чего пали те ниц и одна из матерей, восхваляя человеколюбие наше, обещалась хоть лично показать дочерям своим что к чему и как доставить мне поболе всяких разнообразных удовольствий, другая же во всем ей вторила, готовая тако же указать своему чаду личный пример.
Умилившаяся столь сильной их тягой к свободе, Денра решила, что, и впрямь, дабы девицы не слишком пугались незнакомыми для себя делами, стоит превратить все в веселую для них игру, в которой и матушки их поучаствуют. Засим предались мы с невольницами всевозможным любовным игрищам, дочерей, однако же, не трогая, а обратив все свое внимание, исключительно, на их матушек.
И Крикун тут потеху немалую нашел, и милая всем нам Трина, мы же с Денрой, хоть не отставали внешне от всех, но все время пытались оказаться рядом друг с другом и я, как бы случайно старался коснуться ее, она же отвечала мне застенчивым нежным взором.
Тем же вечером отправили мы обеих матушек в спальню Крикуна, девиц же — к Денре и Трине, куда и я перебрался. Однако, юных невольниц даже не тронул, ибо не до них мне было, а заключил сразу в объятия рыжеволосую подругу мою.
— Милая Денра, что с вами сегодня такое?.. — удивленно спросила невинная наша Трина, когда по прошествии и четверти часа не разомкнул я объятий.
— Ах, Трина, девочка моя, — алея и смущаясь пробормотала Быстрые Глазки. — Ничего… Разве мы раньше с ним так не обнимались?
— Да нет, — покачало головой милое создание. — Никогда раньше ты не краснела и всегда было это для тебя только веселье. Теперь же… Что на тебя нашло? Ты ведь уже не играешь в наши с папочкой игры, а, как будто, делаешь все по-настоящему.
— Как по-настоящему? — удивилась моя тайная жена.
— Вот какая ты непонятливая! — подернула плечиками Трина. — Ну, знаешь, как говорят, что женщина отдается мужчине? Ты ведь никогда раньше не отдавалась, а просто играла в игры.
— Трина, радость моя, — сказал я, видя, что, ошеломленная такой проницательностью невинного ребенка, Денра не в силах вымолвить ни слова. — Быть может, и правда, произошло меж нами нечто…
— Молчи, Бес… Прости, Рассвет, — перебила меня Быстрые Глазки. — Трина, я уже не девица. И, если ты хочешь, буду тебе вместо матери, раз уж Рассвет тебе вместо отца, хоть мы и играли в такие игры, которые…
— Вы? — рассердилась вдруг Трина. — Как муж и жена? У вас это было? И вы меня не позвали?
— Милая моя дочь и любимая подруженька, — разом оставив меня, Денра заключила в объятия нашу милую маленькую Трину. — Пойми, это случилось так неожиданно. Нет, никогда не смогу я быть тебе хорошей матерью. Знай же, по первому твоему слову я уйду немедленно и никогда…
Тут слезы закапали из ее прекрасных глаз, а Трина разревелась в ответ:
— Еще чего! А где я найду себе лучшую мачеху? Неужели это будет та толстая старуха, на которой папочка женился в порту Жемчужном? Или та девчонка, что вышла за него замуж когда мы покинули дварфов? И я совсем не хочу, чтобы ты куда-нибудь уходила!
Трогательные их объятия настолько умилили меня самого, что и я не мог удержаться от слез и тоже заключил их обеих в объятия.
Конечно же, ни о каких невольницах в ту ночь не могло быть и речи, столь много нежности чувствовал я по отношению к моей милой жене и таким нетерпеливым любопытством загорелась невинная Трина, пожелавшая непременно увидеть, как мы любим друг друга.
120
Дела мои в местной магической гильдии продвигались, меж тем, неплохо. Изучал я литературные источники мудрости в тамошней библиотеке и занимался с тамошними наставниками, которые учили меня уже не только луч света из посоха концентрировать, но и доводить силу оного до того, чтоб можно было даже возжигать огонь.
Дело это оказалось необычайно трудным, однако же, через достаточный период времени, удалось мне достичь того, что кусок бумаги, на который я обращал силы свои, начинал темнеть, пенька же дымиться, но вот самого пламени не видывал я никогда.
Брат Севрус отбыл к себе в эльфийское государство и простились мы с ним весьма тепло. Напоследок же сей ученый муж вымолил у меня клятвенное обещание написать полное изложение истории моей жизни, дабы было оно всем будущим эльфийским магам в поучение. Немало противился я тому, почитая, что не все в жизни моей примером умеренности, добродетели и благомыслия явиться может, но он чуть ли не на колени предо мною пал, заверяя, что никто младше мастерского звания писаний моих не увидит. А в таковом звании можно уже зерна от плевел отделять научиться.
Трех юных невольниц наших уже лишил я невинности промеж ласок с любимой женушкой своей и нашей милой названной дочуркой. Должен, кстати, заметить, что и этим двум девочки немало удовольствия доставляли.
Многожды раз сходились мы и все вместе, то есть — юные невольницы, Крикун, их матушки, да я с Денрой и Триной. Только мы с женой пред Гарлом хоронились. Но получалось все преотличнейше ко всеобщему удовольствию. Тем удивительней было мне, придя однажды из магической гильдии, застать всех спутников моих по путешествиям в пресквернейшем настроении.
— Вот! Вот скверный человек, извечно втравливающий нас во всякие неприятности из-за неумеренной своей похоти! — громогласно объявил Крикун, едва я пересек порог нашего обиталища.
Я резонно возразил на то, что похоти у него никак не меньше моей и достаточно кликнуть старших невольниц наших, так те это подтвердят. Он, в одиночку, их обеих измучивать за ночь настолько умудрялся, что они потом целый день сонно носами клевали.
— Ах, Рассвет, Гарл, конечно, не прав, но все же… — сказала моя милая рыжеволосая супруга так грустно, что понял я тут, что дело неладно.
— Скажи мне, милая Денра, чем на сей раз… Что не так? — с замиранием сердца вопросил я.
— Узнала я сегодня местные законы, — сообщила мне тут Быстрые Глазки. — Так, обязал здешний царь давать каждому отпускаемому на волю рабу денег не менее, чем достаточно для годового проживания. Иначе будут они множить число нищих, бесприютных попрошаек или воров, что государству никак не потребно.
— Как? — в великом гневе возопил тут я. — Мы даруем этим несчастным самое дорогое, что есть на свете, — свободу! То, за что многими, и мною лично, — столько крови пролито! Так с нас еще такие деньги берут? И какова же сумма?
— Да такова, — ответствовала моя жена. — Что, отпустив невольниц своих, мы только с пятью золотыми и останемся.
— Так не бывать этому! — рассердился я. — Уж, если местный царь такой дурак, что не понимает, насколько рабство тормозит прогресс, нечего нам на такие жертвы идти.
— Как? — осерчала тут Глазки. — И это ты говоришь мне? Той, которой обещал бороться с рабством? Той, которая не пожалела для тебя собственного девства и стала твоей женой?
— Как? — возопил тут Маленький Крикун. — Не пожалела собственного девства? Так ты и он?.. Он тебя?..
