— Я не шучу. Если не хочешь выходить за меня по-настоящему — можно просто расписаться. Тогда тебе гражданство автоматом будет положено.
— Я не хочу «понарошку».
— И я не хочу.
— А что, ты хочешь на мне по-настоящему жениться?
— Хочу.
— На время, пока гражданство получу?
— Как сама захочешь. Но я хочу насовсем.
— Когда это ты успел решить?
— Не знаю. Наверно, когда тебя ранило. А ты что — боишься, что ли?
Гульнара заплакала. Почему — неизвестно. Кто их, женщин, разберет? Они плачут по любому поводу — с горя, на радостях, из-за любви, и даже от страсти. А иногда — просто, чтобы их пожалели. Поэтому Упырь, плохо разбираясь в побудительных мотивах женских слез, немного переждал, а потом еще раз спросил:
— Так ты пойдешь за меня, или нет?
И тут Гульнара вновь повела себя как истинная женщина, лишний раз подтвердив, что по национальностям различаются только мужчины, а женщины — едины, как пролетарии всех стран. Она спросила сквозь всхлипы:
— А ты меня хоть чуть-чуть любишь?
Деревянко захотелось выйти из автомобиля, чтобы не мешать их беседе, но они ехали на приличной скорости, и такой жест был чреват травмами. А попутчики словно начисто забыли про него:
— Гуля, что значит «люблю — не люблю»? — философски отвечал на ее вопрос Упырь, которого меньше всего можно было заподозрить в склонности к «матери наук». — Это только слова, а суть в том, что я за тебя жизнь готов отдать. Это любовь, или нет?
Гульнара надолго задумалась, а потом вдруг сказала, подтвердив другую истину — что женщины любят ушами:
— Ты все равно скажи, что хоть чуть-чуть любишь…
Почему женщины думают, что слово мужчины стоит больше, чем женское, — непонятно. Сами обманывают постоянно, но при этом почему-то считают, что мужики должны за свои слова отвечать, а они — нет. Иначе как можно истолковать наивный вопрос Гульнары, прозвучавший следом за первым: «А ты меня не бросишь?»
Больше всего в этой ситуации надо бы пожалеть Деревянко, ставшего невольным свидетелем этой сцены, а лучше сказать — слушателем этого диалога, в ходе которого ему периодически казалось, что он сходит с ума. Могучий «ниссан-паджеро» между тем мчался на север, пожирая последние километры независимого Туркменистана. Позади оставалась вся предыдущая жизнь комсомольского работника Гульнары, в которой были у нее и маленькие радости, и большие беды, и много врагов, и немного друзей, — жизнь, в которую она добровольно ни за что бы не согласилась вернуться…
Они уехали из Бекдаша сразу, хотя стояла ночь, хотя устали все страшно, хотя впереди была неизвестность — но уж больно хотелось, чтобы скорее все кончилось. На подъезде к туркмено-казахской границе Упырев поменял туркменские номера на казахские — благо, бдительный Деревянко их не выкинул. А когда подъехали к полосатому шлагбауму, Владимир, наслушавшись по пути их разговоров, больше всего боялся, что пограничники что-нибудь скажут не так — и Упырев слетит с катушек.
Но его страхи оказались напрасны. Им, конечно, пришлось выслушав очередную порцию сентенций о гениальности Сапармурата Туркменбаши Великого, о статьях уголовного кодекса, устанавливающих меру ответственности за клевету на Нейтральный Независимый Туркменистан, а также за сомнения в правильности курса, проводимого Первым и Пожизненным Президентом. После этого они миновали пост за чисто условную плату — всего пятьдесят долларов, чтобы офицер не стал обращать внимание на девушку с правильным документом, но неправильным ранением…
С казахскими пограничниками все прошло еще проще — те, убедившись, что багажник им демонстрируют без проблем, что документы у всех почти в порядке, разочарованно пропустили их всего за стольник.
Измученная Гульнара уже спала мертвым сном на заднем сидении, а Деревянко хриплым сонным голосом пел то ли блатную, то ли бардовскую песню «Гоп-стоп», чтобы Упырь не заснул за рулем, когда они добрались до Шевченко — простите, Актау.
Э-хе-хе, описывать путешествия интересно только в том случае, если дело происходит где-нибудь в экзотических странах — например, в джунглях Африки, Амазонки или огромного острова Новая Гвинея, населенного людоедами. Совсем другое — если дорога проходит через ничем не приметные города. Везде одно и то же: пересып в гостинице либо мотеле (если таковой имеется), перекус в кафе либо другой придорожной забегаловке (что попадется) — и дальше, дальше, причем пятьсот километров за день — далеко не предел…
Одним словом, переночевав в Актау, заплатив все положенные взятки казахским и российским пограничникам и таможенникам, порадовав хитрого старшего лейтенанта Жоламанова рассказом, что невесту на свадьбе чуть не застрелили и пришлось ее увезти, — тот так, расчувствовался, что пропустил их всего за двести долларов, — путники въехали, наконец, в Россию. Потом, все больше беспокоясь за здоровье Гульнары и еще опасаясь немного милиции, они ускоренно повторили весь маршрут от Астрахани до Ставрополя, только не вдвоем, а втроем, и уже без особых приключений.
Единственно, о чем стоит упомянуть — как проезжали они мимо придорожного кафе «На графских развалинах». Леха, вспомнив свою вину (да и проголодались к тому моменту все изрядно, включая Гульнару), подрулил к обочине и заявил, что приглашает всех на званый обед. Больше всего Деревянко удивило, что никаких видимых следов разрушений снаружи не наблюдалось. Оказалось, что хозяин «Развалин» проявил себя выдающимся кризис-менеджером: все уже было восстановлено, включая стойку, за которой вновь стоял он сам, собственной персоной.
Бармен кавказской национальности, увидев входящих, испугался, заметно побледнел, забормотал что-то под нос и поплевал за пазуху рубашки — так мусульмане отпугивают злых духов. Но Упырев, подойдя к нему, просто сказал:
— Слушай, друг, мы с тобой в прошлый раз не расплатились…
Тот даже растерялся от такой простоты и забормотал что-то — дескать, не стоит беспокойства… Но Леха его решительно оборвал:
— Ты пойми, не мы были виноваты. Сам же видел — эти отморозки первыми начали (бармен, как заведенный, согласно кивал головой). Так что говори, не стесняйся — сколько мы тебе должны?
Лицо кавказской национальности подняло глаза к потолку и принялось нашептывать про себя какие- то расчеты, после чего сказало:
— Десять тысяч шестьсот пятьдесят долларов.
— Да? — удивился Леха.
— Нет, — немедленно отрекся бармен. — Это просто общая стоимость ремонта…
— Значит, так, — взял на себя инициативу Упырев. — За водку и шашлык мы должны тебе от силы долларов двадцать. А что касается разрушений — поищи тех отморозков, если они еще живы. Но думаю, не все…
После этого он заказал на всех еду, выпивку для мужчин и минеральной воды для дамы. Бармен без возражений согласился на условия и обслужил их по первому классу. Его шашлыки и салаты были превосходны, водка холодна и кристально чиста. Гульнара еще раз, несмотря на слабость, проявила женскую сущность: попеняла Упыреву за пьянство за рулем. Он пообещал, что это в последний раз, и конфликт был исчерпан, хотя обе стороны знали, что обещание его пустое.
Несмотря на изначально жесткий тон, Леха все же не обидел бармена, дал ему сто долларов — как он выразился, «за моральный ущерб». Кроме того, пообещал лицу кавказской национальности сообщить о тех отморозках, если точно узнает, кто такие…
До Ставрополя было уже недалеко. Они миновали Дивное в потемках, но останавливаться не стали — ехать оставалось меньше двухсот километров. Въехав в город около полуночи, подъехали сначала к дому
