— Уверен, до этого не дойдет, — немедленно отозвался я. Вид ее слез терзал мне душу. — Вот увидите. Все шансы на вашей стороне.
Мы сидели бок о бок в тишине, когда из лифта аккуратно выкатилась уборочная тележка из нержавеющей стали, проехав мимо нас в сторону зоны наблюдения. Я не мог не обратить внимание на особый запах кожи женщины. Весенние цветы. Как же это не похоже на больницу, где надо всем висят облака дезинфицирующей вони, которая мало-помалу впитывается в самые поры твоего тела. Я осторожно изучал женщину: крохотные, прелестные ушные раковины, кровь быстро и так естественно пульсирует под здоровой кожей. Где-то заурчал электронный ионизатор воздуха, и в конце коридора глухо зазвенел сигнал вызова.
— Простите меня, — снова заговорила она. — Мне не следовало бы спрашивать, но… Расскажите мне о вашей жене. — Женщина повернулась ко мне. — Не странно ли это? — Нас разделяли считаные дюймы. — Так утешительно поговорить с тем, кто понимает. Не думаю, что врачи по-настоящему понимают, каково нам, тем, кто ждет.
— Им не понять, — кивнул я.
— Я хорошо умею слушать, правда. Уильям всегда так говорил.
— Моя… моя жена подписала соглашение универсального донорства два года назад, — неохотно начал я, — когда обновляла водительские права. — 'Действительное до ее следующего дня рождения', — подумал я. Как просто. Слишком просто. Карен, откуда тебе было знать? А мне откуда? Но я должен был знать. Должен был предвидеть. Должен был остановить твою руку. — И вот она здесь. Уже год. Ее электроэнцефалограмма была признана отвечающей требованиям почти немедленно.
— Вас, верно, утешает, — сказала она, — то, что вы знаете, что она не страдает.
— Да.
— Видите ли, я на этом этаже впервые. Как его называют? — Она трещала без умолку, наверное, чтобы отвлечься.
— Биохранилище.
— Да, именно так. Я подумала, что стоит посмотреть, как оно здесь, просто на всякий случай. Для моего Уильяма. — Она храбро попыталась улыбнуться. — Вы часто навещаете ее?
— Насколько возможно.
— Уверена, это очень важно.
'Для кого?' — мелькнула у меня мысль, но я не стал заострять на ней внимание.
— Не волнуйтесь, — сказал я. — Ваш муж поправится. С ним все будет в порядке. Вот увидите.
Наши ноги соприкоснулись. Как давно я не ощущал контакта с чувствующей плотью! А не предложить ли мне теперь, в свою очередь, ей чашечку кофе в кафетерии или что-нибудь еще? Выпивку, например.
— Хочется верить, — ответила она. — Это единственное, что еще держит меня на плаву. Все кажется таким нереальным, да?
Ее яркие дрожащие губы попытались сложиться в улыбку.
— А теперь мне правда пора идти. Я могу принести ему что-нибудь, не так ли? Знаете, из того магазинчика внизу? Мне говорили, здесь, прямо в здании, чудесная лавочка. И я приду в часы посещения и сделаю ему подарок. Когда он очнется.
— Хорошая мысль, — отозвался я.
Она решительно сказала:
— Не думаю, что я еще раз приду на этот этаж.
— Удачи, — пожелал я. — Но сперва, Эмили, если захотите, я тут подумал…
— Как звали… как зовут вашу жену? Ничего, что я спрашиваю?
— Карен, — ответил я. — Карен. — О чем я думаю? Простишь ли ты меня? Ты же простишь, да, милая?
— Какое красивое имя, — сказала она.
— Спасибо.
Она встала. Я не пытался задержать ее. Есть такие вещи, которые нужно уладить прежде, чем начинать что-то новое. Ты напомнила мне об этом, да, Карен? Я едва не забыл. Но ты мне не позволила.
— Наверное, мы больше не встретимся, — сказала женщина.
Кажется, в ее глазах блестела радость.
— Нет.
— Вы не… вы окажете мне одну маленькую любезность?
Я смотрел на нее.
— Как вы считаете, что мне подарить ему? У него столько славных вещиц. Но вы мужчина. Что бы вам хотелось иметь, если бы вы оказались в больнице? Не дай бог, — добавила она, ласково улыбнувшись.
Я сидел. Я не мог говорить. Я должен был сказать ей правду. И не мог. Это выглядело бы жестокостью, а жестокость не в моем характере.
Что подарить человеку, у которого нет ничего?
Я проснулся. Телефон молчал.
Я залез в аптечку, проглотил очередную пригоршню таблеток L-триптофана и, не успокоившись, снова улегся, надеясь на долгий и милосердный сон без сновидений.
Скоро, слишком быстро, хотя и недостаточно быстро, я провалился в глубокую тревожную дрему.
А очнувшись, обнаружил себя запертым в глухом ящике.
Я стал колотить по крышке, я бил и пинал, пока пальцы на ногах не сломались, а содранные локти не залила кровь. Потом полез в карман за зажигалкой, древней 'Zippo', щелкнул кремнем. Вспышка позволила мне прочитать выгравированную на приделанной к обитой атласом стенке табличке надпись. 'ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ ГАРАНТИИ' — гласили каллиграфически выведенные буквы. Я закричал, надрывая горло. Язычок жара от зажигалки лизнул белые складки и набросился с жадными поцелуями на мое лицо. Огонь стремительно распространялся по моему корчащемуся телу. Я вдыхал пламя.
Вдруг крышка откинулась.
Двое санитаров в белом склонились надо мной, гася пожар бьющей из шланга водой. Один из них хихикнул.
'Интересно, как это случилось?' — сказал он.
'Самовозгорание?' — предположил его коллега.
'Это жутко облегчило бы нашу работу', — хмыкнул первый. Он смотал шланг, и я сквозь опаленные веки увидел, что пожарный рукав присоединен к крану, укрепленному на столе из нержавеющей стали. По краям стола тянулись желобки, а на конце зияло сливное отверстие.
Я снова закричал — беззвучно.
Санитары отвернулись.
Я забарахтался в гробу. Боли не было. Мыслимо ли это? Я принялся рвать на себе одежду, обнажая обожженную плоть.
'Видите? — кричал я. — Я жив!'
Они не слышали.
Я вцепился в свою грудь дымящимися пальцами, и обугленная кожа отслоилась, скатываясь под ногтями. 'Видите кровь в моих венах? — надрывался я. — Я не один из них!'
'Что с этим-то делать? — спросил санитар. — Ну, обгорел чуток. Как знать, может, еще сойдет'.
Я увидел выпотрошенные останки других, поблескивающие в раковине, в колбах и пластиковых мешках. Схватил скальпель. Полоснул себя по руке. Вспорол курящуюся ткань рубахи, вспорол кожу, оставляя свежие надрезы, похожие на приоткрытые белые губы, режа глубже и глубже, добираясь до мышц и костей.
'Видите? Разве из меня не льется кровь?'
Они не слушали.
Я побрел по бальзамировочной, натыкаясь на контейнеры и опрокидывая баки, расплескивая их бледное содержимое по полу морга.
Тело мое еще дымилось, когда я вывалился в холодный серый рассвет.
