Наконец приходит Грета.
— Я здесь. — (Я слышу, как она заменяет пустой флакон на полный кайфа. И я с легкостью перышка лечу в страну блаженства.) — Простите, я задержалась. Мне удалось прокрасться в его кабинет. Я заглянула в вашу карту, но ничего особенного не нашла, кроме разве что карт других женщин. Но так же было и у Саймона — карты еще нескольких мужчин. Сейчас вспомню… одну женщину звали Лидия, вторую — Шанталь и последнюю… э-э… Кэрол. — Грета прищелкнула языком. — Как жаль, что вы не говорите. Подсказали бы, что надо искать.
Я вяло качаю головой. Возможно, мне это только кажется и я на самом деле остаюсь неподвижной. Просто меня кружит и раскачивает, как на море во время легкого шторма.
— В субботу у меня будет выходной. У племянника день рождения. Но я не хочу, чтобы с вами что- нибудь случилось.
Если кто-то догадается, что мы подозреваем… — Грета гладит меня по голове. — Я принесу вам кусочек торта.
Не скоро я смогу его съесть.
Вначале у меня появились ощущения в правой руке. Мне удается соединить большой и указательный пальцы. Кеннет, как всегда, приходит в восторг. Я продолжаю ждать, когда он наконец вытащит из моего горла трубку и разрешит мне говорить. Я знаю, отек уже спал. А он продолжает монолог, обещая, что очень скоро доставят глаза. Я предаюсь мечтам. Мне хочется ему верить, но я не могу себя заставить.
Я вспоминаю последний визит Саймона, который состоялся шесть месяцев спустя после моего прибытия в клинику Кеннета. Саймон вошел в палату вместе с Кеннетом и остался, когда Кеннет убежал на какую-то срочную операцию.
— Кеннет рассказал мне о ваших успехах. Могу подтвердить, вы выглядите прекрасно.
Я сделала неловкое движение новыми руками. Грета научила меня языку жестов, с помощью которого общаются глухонемые. Кроме того, рядом с кроватью, на тумбочке, лежали большой блокнот и карандаш, оставленные Гретой на случай, если мне нужно будет что-то написать.
— Простите, я не понял.
Я села, взяла блокнот и карандаш и написала: 'А мне бы хотелось увидеть, как прекрасно выглядите вы. У меня скоро будут глаза'.
— О, я рад за вас. Кеннет сказал мне, что он полностью восстановил ваши голосовые связки. Когда он обещает вынуть трубку?
Я написала: 'Спросите у него. Давно пора. Кажется, она торчит во мне целую вечность'.
— Обязательно спрошу. Я вижу. Грета ухаживает за вами. Она была и моей медсестрой. Она лучше всех. Я бы без нее не справился. Кажется, к вам она особенно расположена.
Я быстро нацарапала: 'Да. Она мой ангел-хранитель'.
— Не могу разобрать… О да, она замечательная и отлично знает свое дело.
Затем Саймон заговорил о своей новой книге, и мы больше ни словом не обмолвились ни о Кеннете, ни о моих бесчисленных операциях. Примерно через час вернулась с обеда Грета, и Саймон заговорил с ней. Я была тронута их теплыми отношениями.
А Кеннет продолжал успокаивать и подбадривать меня.
Истекло девять месяцев моего пребывания в клинике. Месяц назад Кеннет вынул трубку из горла и заверил меня, что через несколько дней я смогу говорить. И глаза вот-вот доставят! Я уже говорю, но из чувства самосохранения скрываю это от него.
Я слушаю его признания в любви, но не верю ему, хотя где-то в глубине души очень этого хочу. Во время своих визитов он учит меня разминать ноги, иногда прикасается ко мне, возбуждая. Уверяет, что скоро мы с ним займемся любовью. Когда у меня будут глаза. Но я не хочу, чтобы ко мне кто-то так прикасался, кроме Греты. Не понимаю почему.
Желания все эти месяцы копились во мне, и, как только появились ощущения в руках и ногах, они ожили. Я вновь хочу писать. Читать.
Доставили глаза. 'Зеленые', — сообщает мне Грета. Кеннет уверяет, что зрительные нервы сохранены и теперь дело только за чудесами хирургии. Если он сумел пересадить мой мозг в новое тело, то он сможет сделать и все остальное. Я уверена.
Я прихожу в себя, на этот раз темноту создает плотная марлевая повязка. Я ее чувствую, хотя мне нельзя двигать мышцами глаз, но я не могу не покоситься в сторону Греты, когда она входит в палату. Боль можно терпеть. Я говорю Грете, что самое первое, что я хочу увидеть, — это ее лицо.
Грета обнимает меня. Я чувствую ее дыхание, в нем аромат гвоздики и меда, она только что пила чай.
— И я этого хочу. Но боюсь. Я знаю, как вы выглядите. Но меня вы никогда не видели.
— Разве после того, как я тебя увижу, я буду любить тебя меньше? С какой стати? Кеннет влюбился в меня, когда мне было семьдесят восемь. А я в тебя, совсем тебя не видя. У всех по-разному.
— Именно этого я и боюсь. Вы не беспокойтесь. Я все слишком близко приняла к сердцу. Знаете, нас, медсестер, учат не допускать эмоциональной близости с пациентами. Это опасно.
— Почему ты раньше это не прекратила? Ты же могла.
— Я думала об этом. Думала, какие мы разные. Я знаю, кем вы были в прошлой жизни. Знаю, что любили мужчин. Я тянула время, пыталась справиться со своими чувствами. Но когда я к вам прикасаюсь, между нами что-то происходит. Словно в нас ток одного напряжения, и он проходит через наши тела. Мы соединяемся в одно целое и значим больше, чем порознь. И это идет не от головы. У меня есть сила воли, и я могу заставить себя что-то прекратить. Но с этим я справиться не могу.
Я рассмеялась:
— Я тебя очень хорошо понимаю. Не знаю, как это назвать, но я не могу это контролировать. Понимаешь? У тебя нет причин бояться.
— Вы правы, — говорит она.
Смысл слов важнее дрогнувшего голоса Греты.
В эту ночь мне не спится. Я просто лежу на кровати с повязкой на глазах, а Соня тихо читает. Я слышу, как она встает и выходит в коридор. Она разговаривает с кем-то. Голос мне незнаком. Из предосторожности они говорят полушепотом. Но мой слух обострен. Я напряженно прислушиваюсь.
— Да, он практически закончил, — заговорщически сообщает Соня.
— Пересадил мозг умирающей писательницы-гетеросексуалки, и от Кэрол ничего не осталось. Пришлось изменить только ее голос.
— Ее ногам потребуются месяцы лечебной физкультуры. Господи, Рид, что, если он действительно ее переделал? Во всяком случае, ее тело. Он избавился от рук, которые его отталкивали, и ног, на которых она ушла от него. Он их заменил на другие. В соответствии со своим вкусом, должна заметить. Он всегда восхищался балеринами и танцовщицами, пластичностью их рук и ног. Но он хотел оставить голову и торс Кэрол. Где бы еще он мог найти нечто подобное? Такая красота — большая редкость. У нее была такая красивая грудь. По иронии судьбы у этой Крейг был рак груди. И ей обе успели удалить до того, как Кенни забрал ее к себе в клинику.
— Ирония судьбы или Божественное провидение. Если бы Кэрол не умерла таким образом… черт… слава богу, он немного успокоился и стал вести себя разумнее. Он был совершенно не в себе, когда узнал, что она просто использовала его, чтобы забеременеть, а потом бросила и ушла к своей любовнице. Я думал, он окончательно сойдет с ума.
— Рид, а в каком бы ты был состоянии, если бы твоя жена ушла к другой женщине?
— Этого никогда не произойдет.
— Кеннет точно так же думал. Это всего лишь мужское тщеславие, — презрительно фыркнула Соня. — Он так изменился и сам этого не осознает. И сейчас ему нужно отпустить прошлое.
— Он надеется, что новая Кэрол ему в этом поможет.
— Элисон. Теперь ее зовут Элисон. Тебе нужно это запомнить.
Конец диалога расслышать мне не удается. Подозрения подтвердились. Соня возвращается в палату,
