торжественное построение во времена британского величия. Тысячи всадников выстроились в безукоризненные эскадроны. Под яркими солнечными лучами играют всеми цветами радуги парадные мундиры, сверкает начищенная медь. Приподнявшись на стременах, уланы воздают почести генералам в увенчанных перьями касках.
Всего семь часов утра. Жара обещает быть беспощадной, солнце — ослепительным. У казармы Аль- Истикляль необычно пустынно. Изредка наряды в несколько человек пересекают земляной плац. Взгляд задерживается лишь на зеленом островке газона и реющем на вершине мачты государственном флаге.
Опустела и сама казарма, так как на исходе ночи первый пехотный полк суданской армии выдвинулся на тщательно подготовленные позиции. Рядовые пребывали в полном неведении. Кое-кто из офицеров догадывался о целях передислокации. И лишь старшие офицеры были посвящены в секретные планы: первый пехотный полк приступил к операции по захвату власти в интересах генерала Салах Эддин Мурада.
Генерал с сожалением оторвался от окна, вернулся к карте. После ослепительного солнечного света понадобилось несколько мгновений, чтобы глаза привыкли к более скромному освещению и отыскали на карте знакомую страну, хозяином которой он станет через несколько часов.
Направляясь к двери, верный избранному маршруту генерал проходил мимо одного из углов письменного стола, подобно кораблю с высокой посадкой, строго следующему своим курсом. Он вопросительно посматривал на не подававший признаков жизни телефон, подавляя в себе искушение снять трубку и запросить информацию, понимая, что это было бы ошибкой. У двери он прислушивался и возвращался, замирая на мгновение у большого зеркала напротив карты.
Он вглядывался в собственное отражение. Мощный сорокалетний мужчина, смуглый и черноволосый. Правильные тонкие черты лица вовсе не свидетельствовали об арабском происхождении, несмотря на имя генерала. Такой же прямой нос, высокие скулы можно было скорее обнаружить на каком-нибудь барельефе в Абу-Симбеле или Сульбе к северу от третьего порога[42]. Таинственное родство уходило корнями в Древнюю Нубию задолго до завоеваний VII века [43].
Может быть, в этом и крылась одна из причин, побудивших его испытать судьбу. Вне всяких сомнений, генерал Салах Эддин Мурад отличался властолюбием. Жажда власти была его всепоглощающей страстью. Но у него была и своя концепция политики в регионе. С тех пор, как «жесткий» хартумский режим присоединился к лагерю «стран поля боя»[44], то есть к Ираку, Сирии, Иордании, Египту, одним словом, поддержал их сторону в конфликте с Израилем, генерал остро переживал лидерство Гамаль Абдель Насера.
Он чувствовал себя несравненно ближе королю Хусейну, склонность которого к примирению делала его излюбленной мишенью палестинцев. А между тем хашимитский суверен [45] был стопроцентным порождением арабского мира. Правда, у генерала Салах Эддин Мурада и короля было много общего: оба получили образование в Англии, их роднили воспоминания о военной школе в Сандхерсте, хотя они и не принадлежали к одному выпуску, и британский снобизм.
В зеркале генерал Салах Эддин Мурад видел безупречного военного, по всем параметрам отвечающего канонам старой имперской армии: рубашка с короткими рукавами цвета хаки, орденские планки в три ряда на нагрудном кармане, галифе и сапоги. Последняя деталь довольно необычна, но генерал посчитал, что именно сапоги приличествуют данному случаю.
Когда он в двадцатый раз подошел к окну, на плац перед казармой Аль-Истикляль влетел командирский «джип». Два старших офицера выскочили на ходу и скрылись в подъезде. Генерал поспешно вернулся к письменному столу, сел в кресло, не утратив при этом военной выправки, и словно надел маску бесстрастия.
Посланцы прыгали через несколько ступенек, на каменной лестнице раздавался стук торопливых шагов, до слуха генерала донесся долгожданный гул.
Вооруженный часовой открыл дверь в кабинет и быстро отошел в сторону, пропуская двух офицеров. Они переступили порог, сделали три строевых шага и застыли по стойке смирно, поднеся в приветствии руку к козырьку фуражки.
— Салам алейкум, господин генерал,— сказал полковник Ид-рисси.— Операция завершена. Хартум принадлежит нам.
Невозмутимый генерал Салах Эддин Мурад медленно поднялся. Он был прирожденным вождем, ничто не могло застать его врасплох, а уж тем более известие о победе.
— Хорошо,— сказал он просто.— Что с президентом? Членами правительства?
— Арестованы, как и было предусмотрено,— ответил второй офицер, полковник Махди Шукейри.— Их судьба в ваших руках.
Генерал одобрительно кивнул, снял телефонную трубку и резкими уверенными движениями набрал номер. Ждать ему пришлось всего несколько секунд. После непродолжительной паузы генерал сказал по- английски: «Первая фаза успешно завершена. Переходим ко второй». И повесил трубку.
Мгновение он рассматривал стоящих навытяжку офицеров. Махди Шукейри — склонный к полноте мужчина семитского типа — был приблизительно одних лет с генералом. Он вполне мог родиться по ту сторону Красного моря на Аравийском полуострове. У Идрисси же была более темная кожа. Типичный суданец, рожденный в результате смешения народов, на протяжении веков мирно соседствующих или враждующих на тысячелетней земле. Оба офицера были безупречны со всех точек зрения. Прекрасные исполнители. Преданные соратники, которыми не следовало пренебрегать.
— Ну вот, господа, я к вашим услугам,— сказал генерал по-арабски. Он взял с письменного стола фуражку и стек и, пройдя перед полковниками, направился к двери.
Он расположился на заднем сиденье «джипа» вместе с Идрисси, а Шукейри сел рядом с водителем. В тот самый момент, когда автомобиль проехал в ворота казармы Аль-Истикляль и ему салютовал караул, в городском аэропорту под рев турбореактивных двигателей приземлился «вайкаунт» авиакомпании «Юнайтед Эраб Эрлайнз».
«Джип» переехал железнодорожный мост и оказался на улице Абу Тулейх. Часы показывали 7 часов 35 минут. В свете занимающегося утра Хартум начинал новый трудовой день. Город казался мирным. Строгие прямые улицы выглядели как обычно, если не считать, что на отдельных перекрестках расположилось по танку 7-й бронетанковой бригады, подчинявшейся лично генералу Салах Эддин Мураду и приведенной в состояние боевой готовности. Но танки не вызывали даже любопытства прохожих.
Генералу оставалось лишь поздравить себя с успешным революционным переворотом, не потребовавшим ни единого выстрела. Он поудобнее устроился на сиденье, хотя до президентского дворца оставалось не более нескольких сотен метров.
Через считанные минуты новый властитель Судана вступит в свои права.
Капитан Осман Загари поставил телефонный аппарат на белую подставку, повернулся просиявшим лицом к молодой женщине в светлом платье, сидящей, поджав под себя ноги, на диване. — Хвала Аллаху, Лейла,— сказал он.— Свершилось.
Молодая женщина облегченно вздохнула. Ей было года двадцать два — двадцать три. Очаровательная брюнетка с собранными на затылке волосами, выпуклым лбом и словно отчеканенным на восточной медали профилем. На красивом правильном лице сияли замечательные темные глаза, вновь обретшие счастливый блеск. Уже целый час Лейла Загари занималась ногтями, тщетно пытаясь снять напряженное беспокойство.
Она не была посвящена в тайну государственного переворота. В сущности, она о нем ничего не ведала, как и подобает женщине на земле ислама. Она знала только, что ее супруг генерал Салах Эддин Мурад считает обстановку благоприятной для захвата власти, в чем его активно поддерживает шурин капитан Осман Загари.
— Первая фаза — национальная — завершена,— объяснил капитан.— Переходим к международной фазе.
Капитану, очевидно, не было и тридцати. Это был красивый молодой человек. Он явно походил на сестру, хотя и представлял более обычный тип. Сейчас он рассмеялся, обнажив ослепительные зубы.
Подобно своему зятю, он взял фуражку и стек, машинально поправил ремень и портупею на мундире
