сегодня мне не нравится никто, даже я сам. Боюсь, нам опять придется пить. На сей раз для храбрости.
— Я готов, — через силу улыбнулся Диамни и торопливо добавил: — Я принес наброски… Их много, я не успел отобрать.
— Хотелось побыстрее удрать из Цитадели? — Сольега, как всегда, попал в точку. — Давай! Чем больше рисунков, тем лучше. Ты рисуешь лучше, чем выбираешь.
Диамни молча протянул наброски учителю и тихонько сел рядом. Сердце художника отчаянно колотилось. Так было всегда, когда Лэнтиро смотрел его работы. Каков будет приговор? Коро надеялся на лучшее и отчаянно боялся худшего. Если Лэнтиро скажет «нет», картины не будет, хотя бы все остальные художники мира сказали «да».
Молодой человек с волнением наблюдал за лицом мастера, а тот внимательно и неторопливо изучал рисунок за рисунком. Смотрел, возвращался назад, снова смотрел, принимался выискивать в общей пачке какой-то из эскизов. У Диамни отлегло от сердца: если Сольега что-то отвергал, он делал это сразу, и он никогда еще не рассматривал работы своего ученика так долго. Значит, «Демон» будет!
Наконец Лэнтиро отложил наброски.
— Достойно, весьма достойно.
— Благодарю, мастер.
— Это я должен тебя благодарить. Ты не просто смотрел, ты чувствовал сердцем. Так Ринальди Ракана осудили?
— Да.
— Диамни, — что-то в голосе Лэнтиро заставило молодого человека напрячься, — ты ручаешься за точность изображенного? Ты провел эти дни в судебной палате, а не в кабаке? Ты рисовал то, что видели твои глаза, или то, что слышали твои уши?
— Клянусь Вечностью, я сидел очень близко, свет падал на обвиняемого. У него замечательное лицо! Именно таким должен быть Враг — прекрасным и вместе с тем страшным, лживым и жестоким. Счастье, что Ринальди сохранял одно и то же положение — у меня никогда не было такого натурщика…
— Мой мальчик, — старый художник накрыл руку ученика своей, — я не сомневался ни в твоей честности, ни в твоем мастерстве, но прежде чем сказать тебе то, что я скажу, я должен убедиться, что на тебя никто не влиял. Я имею в виду никто из тех, кто был на стороне Ринальди.
— Но на его стороне никого не было и не могло быть.
— Ты ошибаешься, мальчик. На его стороне был ты.
Мастер не может ошибаться, но… Ушедшие в Закат, что же такое сказал Лэнтиро? Как он, Диамни Коро, может быть на стороне насильника?! Или мастер считает, что изображенное лицо слишком совершенно? Но Ринальди и впрямь нечеловечески красив.
— Мастер, я… Я все передал точно, у Ринальди на самом деле абсолютно правильные черты, я ему не льстил.
— Верю, но я говорю не о внешней красоте, хотя этот человек наделен ею в полной мере. Он невиновен, Диамни. Для меня это столь же очевидно, как то, что он красив. Твой разум был в плену, но твои глаза и твоя рука тебя не подвели. Вглядись еще раз в лицо, которое ты нарисовал. Внимательно вглядись! Выброси из головы все, кроме того, что видишь. Я даю тебе пять минут, — мастер перевернул песочные часы, — а потом мы поговорим.
Диамни кивнул. Он знал, что от него требовалось. Сольега научил его смотреть, отринув лишние мысли, и молодой человек впился взглядом в разбросанные на столе рисунки.
Совершенное лицо, обрамленное светлыми, слегка волнистыми волосами… Анфас, профиль, пол- оборота, три четверти. Дерзкая улыбка, упрямый подбородок, чуть впалые щеки, четкая линия скул, широко расставленные глаза, глаза… удивленного ребенка! Он не верит тому, что с ним случилось, не понимает, как здесь оказался и что происходит. Почему ему никто не верит, почему ему не верят те, кто знает его с рождения?..
— Время вышло, Диамни. — Старый художник пристально смотрел на своего ученика. Если мастер Коро когда-нибудь осмелится изобразить аллегорию Совести, это будет пожилой усталый человек со взглядом учителя. — Что скажешь?
— Он не виноват. Он ничего не понимает и боится, хотя и не подает виду.
— Да, бедняга умрет с гордо поднятой головой, наговорив судьям всяких гадостей, умрет невиновным. Жаль. У него золотое сердце, у этого эпиарха. Диамни, его нельзя бросить, это безбожно!
— Мастер, что мы можем?! Завтра его запрут в катакомбах, оттуда не выберешься.
— Ринальди здоров и силен, если будет знать, куда идти, — выйдет. Или погибнет, но это лучше, чем медленно умирать, зная, что тебя все прокляли и бросили. Ты должен с ним переговорить наедине. Попроси Эрнани. Скажи… Скажи, что должен закончить картину.
Каждая из двухсот двадцати ступенек Ветровой башни была пыткой, но Эрнани взобрался. Конечно, он мог приказать привести Ринальди к нему, но младший из эпиархов Раканов не был уверен, что стражи его послушают. Скорее всего, побегут спрашивать совета у Эридани, а тот… Тот слишком анакс, он не разрешит свидания с осужденным наедине. Ушедшие, ну почему Ринальди упорствует в своей ненависти? Содеянного не исправишь, но раскаяние и прощение освещает дорогу уходящим во тьму.
Признавшемуся и покаявшемуся разрешают покончить с собой, но Ринальди не признается. Эрнани знал упорство брата и знал, что должен сделать. Булавка с ядом! Один укол, и Ринальди свободен от суда земного. Конечно, Эридани догадается, догадаются и другие, но родство по крови обязывает, и, в конце концов, он не анакс, а всего лишь младший сын, калека, какой с него спрос.
Стража у дверей если и удивилась приходу эпиарха, то виду не показала. Все стало понятно, когда высокий светловолосый стражник вместо того, чтобы потянуться за ключами, постучал в обитую медью дверь. Тюремщики были не только снаружи, но и внутри — угрюмый воин и монах-утешитель с приторным лицом.
— Мой эпиарх!..
Ринальди спал, повернувшись к двери спиной, а может, не спал, а делал вид.
— Да, я, — сказал Эрнани. — Оставьте нас!
— Это невозможно. При осужденном днем и ночью должны находиться не менее двух человек. Я могу отослать воина, но сам останусь.
— Я желаю говорить с братом наедине, и я буду говорить. Приказ анакса. Если желаешь, пошли к моему августейшему брату воина, я подожду.
Эрнани Ракан никогда не лгал, это было известно всем. Утешитель поклонился:
— Да будет так, как желает мой анакс. Мы покидаем вас.
— Ждите за дверью, — бросил Эрнани, — наш разговор вряд ли затянется.
Охрана не должна покидать башню — существует ничтожная вероятность, что обман разоблачат, прежде чем… Рука Эрнани непроизвольно дернулась к воротнику, украшенному усыпанной алыми ройями серебряной розой.
Тяжелая дверь захлопнулась. Братья остались одни. Ринальди уже не лежал, а сидел, придерживая рукой цепи.
— Ринальди… — пробормотал Эрнани.
— Рад тебя видеть. — Настороженный, выжидающий взгляд, раньше он смотрел иначе. — Что велел передать мой венценосный брат?
— Ничего. Я соврал, чтобы они ушли. Я должен был тебя видеть. — Эрнани проковылял к узнику и опустился рядом, задев холодное железо. — Какие тяжелые… Зачем?
— Видимо, так надо. — Ринальди улыбнулся одними губами. — Чем страшнее обвинение, тем толще цепи. Ничего, перед казнью наденут другие, полегче.
— Рино, — юноша замялся, но продолжил довольно твердым голосом: — Ты знаешь, я ведь калека… Я не хотел жить таким…
— Глупости. Жизнь прекрасна, даже если она невыносима! У тебя неприятности?
— У меня? Ринальди… Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?
— Меня ждут катакомбы, — ровным голосом сказал эпиарх, — тьма, холод, возможно, чудовища и наверняка смерть. Я все прекрасно понимаю, но это не повод для рыданий.
