Хьюл криво усмехнулся. А боги, оказывается, иногда слышат мольбы. Жаль, что он не догадался попросить заодно хорошую ветряную машину…
Он повернулся к Томджону и бешено замахал руками:
— Поехали! Поехали!
Юноша молча кивнул и приступил к ключевому монологу:
—
На сцене одна за другой появились три ведьмы. Первым делом они обступили котел, стоящий за спиной Злого Короля.
— Подделка, — процедила нянюшка Ягг. — Сделан из жести, а внутри какая-то гадость плавает.
— А огонь — просто куски красного картона! — подхватила Маграт. — Сверху казалось, что он совсем настоящий, но на самом деле просто красная бумага! Смотрите, его даже проткнуть можно.
— Уймитесь, — велела матушка. — Делайте вид, что занимаетесь делом, и ждите моих указаний.
Злой Король и Добрый Герцог уже было ввязались в обмен колкостями, который неизбежно должен был закончиться захватывающей дух Сценой Дуэли, как вдруг услышали какую-то странную возню за своими спинами и доносящиеся из публики смешки. После очередного кощунственного всплеска веселья Томджон не выдержал и оглянулся.
Одна ведьма рвала на мелкие кусочки огонь. Другая пыталась почистить котел. Третья же сидела, скрестив на груди руки, и наблюдала за действиями товарок.
— К несчастию, страна неузнаваема… — продекламировал Притчуд, но вдруг заметил выражение лица партнера и невольно проследил за его взглядом. Весь пафос сразу куда-то испарился.
— Она уже не мать нам… — поспешно подсказал Томджон.
— Д-да, н-но… — проблеял Притчуд, тыча в сторону ведьм кинжалом.
— Лично мне было бы стыдно за такой котел, — произнесла нянюшка Ягг шепотом, который был слышен даже в самых дальних уголках двора. — Его не меньше двух дней надо песком драить…
— Она уже не мать нам… — прошипел Томджон.
Краешком глаза он заметил Хьюла, который корчился от исступленного бешенства.
— Интересно, а как он у них мигал? — задумчиво проговорила Маграт.
— Тише, вы двое, — рявкнула матушка. — Людям мешаете. — Приподняв шляпу, она повернулась к Притчуду: — Ты продолжай, продолжай. Не обращай на нас внимания.
— В к-как-к-ком смысле? — опешил тот.
— Не мать нам, значит, говоришь? — в отчаянии провозгласил Томджон. — А кто тогда? Наверное, могила?
В этот момент буря выдала такой раскат грома, что с одной из уцелевших сторожевых башен снесло крышу.
Герцог с ногами забрался на трон и прижался к спинке. На лице его отразился безмерный ужас. Флем вытянул вперед то, что некогда напоминало палец.
— Они на сцене, — просипел он. — Это они. Что они делают в моей пьесе? Кто их туда пустил?
Герцогиня, менее склонная к риторическим вопросам, поманила к себе ближайшего стражника.
Тем временем Томджон умудрялся справляться уже с тремя ролями. Притчуд впал в бессознательное состояние. А теперь еще и Хрумгридж, исполняющий роль Добродетельной Герцогини в льняном парике, также срочно нуждался в помощи.
— Ужель ты назвала меня злодеем? Во всеуслышанье не смея так меня бесчестить, ты обронила это слово втихомолку, чтоб я один, его заметив, подобрал, — прокаркал Томджон. — Теперь заметил я, что стражу ты позвала при помощи, сдается мне, таинственного знака, пресытившись движеньем губ и языка…
На сцену, семеня ногами после хорошего пинка Хьюла, вылетел стражник.
— Хьюл спрашивает, что за балаган здесь творится? — прошипел он.
— Как ты сказал, любезный? — обратился к нему Томджон. — Почудилось ли мне, что ты сказал: «Я повинуюсь, госпожа»?
— Он приказал очистить сцену от посторонних! Томджон вышел к рампе:
— Чем всякий вздор плести, милейший, взгляни-ка лучше, как я уклоняюсь от страшного удара твоего! Повторяю: взгляни-ка лучше, как я уклоняюсь от страшного удара твоего! От удара. Черепаховым гарпуном. Да, да, гарпуном! Черт побери, он у тебя в руке, глаза-то разуй!
Стражник выдавил затравленную, обезображенную ужасом ухмылку.
Томджон чуть помедлил. Трое других актеров, что находились вместе с ним на сцене, не отрываясь глазели на ведьм. Перед внутренним оком Томджона, со всей неотвратимостью налоговой декларации, замаячил поединок на шпагах, по ходу которого ему предстоит отражать яростные выпады собственного клинка и завершить который следует вогнав самому себе шпагу в грудь.
Он повернулся, желая узнать, чем заняты ведьмы, и внезапно обмер.
Впервые в жизни ему изменила его замечательная память. Все слова начисто улетучились из головы.
Матушка Ветровоск выпрямилась. Вышла на авансцену. Публика затаила дыхание. Старая ведьма вскинула руку.
— Чтоб всем клеветникам на свете стало пусто! Восторжествуй же, Правда… — Она запнулась. — … Восторжествуй же, в общем и вообще.
Томджон почувствовал, как по коже пополз неприятный холодок. Его партнеры вдруг начали возвращаться к жизни.
Поднявшись из глубин внезапно опустевших разумов, на языках завертелись новые слова — слова, обагренные цветом крови и мести, слова, которые эхом отражались от стен древнего замка, слова, заключенные в силикон, слова, которые намеревались произнестись сами собой, слова, которые вцепились в уста актеров с таким остервенением, что попытка воздержаться от их произнесения могла закончиться травмой обеих челюстей.
— И вид его поныне страх тебе внушает? — вскричал Хрумгридж. — Напиток терпкий сил его лишил. Будь храбр, муж, хватай его кинжал. На ширине в два дюйма стали — королевство.
— Я не посмею, — вымолвил Притчуд, с изумлением косясь на собственные губы.
— Тебя не видит ни одна душа! — заорал Хрумгридж, тыча рукой в сторону обомлевшей публики. Так хорошо он никогда не играл. — Опомнись, только ночь безглазая кругом. Сегодня отберешь его кинжал, а завтра примешь королевство… Пыряй его скорее, не тяни!
Рука Притчуда задрожала.
— Я взял его, жена… Ужель и впрямь его кинжал держу я в своей руке?
— А что ж это, по-твоему, недотепа? Кончай его. Всю душу мне извел. Нет снисхожденья слабым! Мы всем потом расскажем, что, с лестницы спускаясь, он сам споткнулся и упал.
— Но люди заподозрят!
— В темницах наших места хватит всем. На крайний случай дыбу новую закажем. Держанье, о возлюбленный супруг, — надежнейший залог владенья. Особливо держание в руке кинжала…
Притчуд отдернул руку:
— Нет, не могу! Со мною был он самою воплощенной добротой!
— Уж если доброта бывает воплощенной, пусть воплотится Смерть его!
Смерди не прислушивался к тому, что творилось на сцене. Оставшись один в закулисном полумраке, он еще разок поправил маску, проверил свой смертоносный облик в зеркале и опять всмотрелся в текст.
— «Бойтесь и трепещите, о мимолетные, ибо Смерть я, и против… супротив…»
— ПРОТИВУ.
— Точно, — рассеянно признал юноша, — «и противу меня не станет вам спасеньем ни запертый домкрат…»
— СТО КРАТ.
— «Сто крат замок, ни дверь дубовая, обитая железом, когда явлюсь… явлюсь бельмом…»
— «КЛЕЙМОМ СВОИМ ПОМЕТИТЬ КОРОЛЕЙ ПРИГОВОРЕННЫХ». Смерди поник головой.
— Ну разве можно сравнить меня и тебя?! — жалобно всхлипнул он. — Ты помнишь каждое слово, и потом, потом оно у тебя звучит как нужно. — Он повернулся к собеседнику: — Здесь всего-то три строчки!
