климатом (См. Robinson. Researches in Palestine, III, 164). Его жена, нечестивая Иезавель, приказала в Изрееле коварно убить Навуфея и насильственно завладела его участком земли. Суровый Ииуй начало своей революции проявил тоже в Изрееле, убив несчастного царя Иорама и его развратную мать Иезавель. Но где же этот город, считавшийся в числе предельных селений колена Иссахарова? Подходили ли мы к нему? В караване не от кого узнать. Хотя ученые палестиноведы указывают на развалины башни в селении Зерын, как на остатки Изрееля, но не надо забывать, что в Палестине оставили следы своих вооружений и римляне, и рыцари-крестоносцы, а местность Зерына представляет очень крепкую военную позицию.
В 4-м часу вечера мы прибыли в селение Буркин, где была маленькая православная церковь. Полагают, что это и есть та самая некая весь, при входе в которую встретили Христа десять прокаженных.
Весьма вероятно, что это событие – очищение десяти прокаженных – именно здесь и происходило, потому что в то время Христос проходил между Самарией и Галилеей (Лук. 17, 11). Другие указывают на соседний городок Дженин, находящийся тоже по пути из Назарета в Иерусалим.
Селение Буркин расположено на полугоре над долиной, где протекает небольшая горная речушка. Кругом густая заросль. Видны несжатые хлеба, финиковые пальмы, смоковницы и оливы. Несмотря на усталость, меня потянуло побродить по окрестностям. Я спустился вниз под гору, к ручью. Арабки наливали здесь воду в свои черные, глиняные кувшины и, искусно ставя их на головы, уходили в селение. Ребятки обычно приставали с просьбой бакшиша. Один араб принес целый ворох пальмовых листьев и стал продавать их по парочке. Я купил у него ваию около двух сажен длиной. Верхушку срезал, чтобы сохранить её, как «ветку Палестины», а из толстого конца черенка сделал тросточку.
Все ближайшие к дороге дома и дворы были заняты паломниками. Мне предложили для ночлега один из домиков здешнего священника-араба. Впрочем, я не знаю, как и назвать это помещение, домом ли, сараем ли, или отдельно стоящей комнатой. Это была небольшая мазанка с глиняными нарами по двум стенам, с земляным полом и с кровлей из жердей. Вместо окна небольшое отверстие. Ни украшений, ни мебели; буквально, ничего не было, кроме двух-трёх цыновок. Хозяин священник, пожилой человек, лежал больной в другом, более обширном помещении. К нему набилось много народу, и расположились на полу на ночлег. Некоторые сердобольные люди обратили внимание на больного и стали за ним ухаживать. Я попросил каваса найти нашего доктора и привести его к больному. Между тем пришли ко мне арабки с предложением сварить или испечь чего-нибудь на ужин. Вероятно, они были из семьи священника. Меня поражала бедность обстановки. В Палестине все сельское духовенство из местных арабов, малообразованное, бедное; все же правящее духовенство, – патриархи, митрополиты, епископы и архимандриты, – из греков.
Греки господствуют здесь, собирают жатву со святых мест, покупают себе выгодные положения и почетные звания. Таким образом, бедные арабы находятся под двойным игом магометан и греков.
Я вышел посмотреть на сельскую жизнь туземцев. В первом же проулке попались здешние оригинальные печи для хлеба, или скорее, для хлебных лепешек. Это не что иное, как аршина в полтора в основании усеченный конус из глины, открытый сверху для топлива. Сперва накаливают в нём камни, а потом кладут на них тесто и печь закрывают, пока оно не испечется в ней.
В улицах распространился запах печеного хлеба и едкого дыма. Паломники успели все разместиться и теперь ужинали. Слышен оживленный говор всюду на огороженных дворах, особенно в ограде здешней церкви. Вот с блеянием прошёл мелкий скот по дороге. Стало смеркаться. Я вернулся в свой однокомнатный дом и попросил арабку принести мне чего-нибудь на ужин. В соседнем доме, где лежал больной священник, стоял гул от многочисленных голосов. Слышны слова из Евангелия. Должно быть, ведут беседу на религиозную тему. Вскоре входят ко мне две женщины-паломницы и с ними высокий здоровый бородач, как оказалось потом, бывший гвардейский солдат Павловского полка.
– Позвольте вас спросить? – обращается ко мне одна из женщин. – Вы так хорошо давеча утром объясняли! В этом месте, говорят, Господь исцелил прокаженных и сказал им, чтобы они пошли и показались священникам. Девять послушались Господа, а десятый – самарянин – не послушался и вернулся к Нему; и за это Господь его похвалил, а послушников осудил. Как же это так?
Все трое уставились на меня, как бы говоря: «Что, учёный барин, попался»!
– Тут вы затрагиваете Господа, – говорю им, – очень важный вопрос о законе и вере. Прокаженные пошли по закону благодарить Бога очистительной жертвой, а вера вернула одного из них ко Христу.
Но в данном случае это не было ослушанием Господа. Напротив, самарянин по вере и послушался Христа, и закон исполнил. Ему говорят: покажись священнику! Он и пошёл. Но куда? Не к немощному священнику, который имеет нужду ежедневно приносить жертвы сперва за свои грехи, а к истинному, совершенному Первосвященнику по чину Мелхиседека, к Иисусу Христу. Те девять пошли приносить кровавые жертвы, а самарянин принес Богу лучшую жертву хвалы. Таким образом, он по вере оказался большим исполнителем закона и послушником Господа.
Мои слушатели были вполне удовлетворены этим ответом. Они попросили разрешения задать мне ещё несколько вопросов, и беседа наша затянулась на несколько часов, так что мне самому нужно было напомнить им, что завтра караван снимется ещё до рассвета, а потому не мешает нам немного отдохнуть. Солдата я пригласил ночевать в моей комнате.
ГЛАВА 24. ЧЕРЕЗ САМАРИЮ
На другой день, задолго до рассвета, паломники поднялись и часть их сейчас же двинулась в путь в темноте, чтобы быть первыми и на следующем привале. Вся остальная масса отправилась с рассветом. Дорога шла через Самарию с одного холма на другой, из одной долины в другую. Часто попадались ручьи. Зелень встречалась также повсюду. Местами проезжали полями. Хлеб уже в колосе, и кое-где начинали жать. Наши ослы, мулы и лошади так и рвались к созревшей пшенице.
Особенно трудно в это время справиться с ослом. Обыкновенной палки он не слушался, а от варварского способа колоть ему шею иголкой я отказался. У моего осла и так вся шея и зад были истыканы до крови иголками погонщика. Вообще, надо заметить, езда верхом на осле не представляет большого удовольствия. Кроме того, что трудно заставить идти это упрямое животное по намеченному пути и с желаемой скоростью, испытываешь порядочные муки от неудобного сидения. Вместо седла бедные арабы кладут на спину осла толстую, широкую подушку, которую с трудом обхватываешь ногами. Стремена на веревочках подвязываются высоко, что заставляет поджимать ноги; а если протянешь их, то рискуешь
