голубые глаза его выражали болезненное беспокойство.
— Привет соседу, — окликнул он Петра и, подойдя, подал потную руку. — Гляжу, и ты, никак, предпринимательством занялся.
— А что делать? Хотя какое это предпринимательство? Мое занятие не подходит под такое определение, — сказал Петр, приглашая соседа присесть, — А ты уже руку набил на предпринимательстве?
— Да, вот уже почти два года, — сказал Федор. — Кое-что усвоил из рыночных правил и скрытых неписаных установок. Так бы все было ничего, все же обеспеченность, хотя и небольшая есть, но уверенности в будущем нет никакой, да и в положении житейском твердости нет, все чего-то ждешь.
— Разорения что ли боишься? — спросил Петр напрямую.
— Разоряться мне нечего, так как в запасе только и капитала, что на очередную закупку сахара, так сказать на товарный оборот, — откровенно доверился Федор. — Другое дело угрожает такому торговцу, как я, — то ли заводы придержат или удорожат сахар, то ли конкурентов на рынке наберется столько, что локтями не протолкаешься, то ли все еще зарплату людям станут задерживать, да мало ли какие вихри на рынке закрутятся. А мы ведь не капиталисты, мы ведь, почитай, вылупились из неурядиц в стране. Скажем, появится оборотистый оптовик и враз прихлопнет нашего брата
— Выходит, вам таким нечего завидовать?
— А чему завидовать? Я ведь тружусь сам на сам, — усмехнулся Федор, и было столько горького в его улыбке, что было впору его пожалеть.
— Все-таки сколько у тебя выходит? И почему тебя нарекли фирмачом? — из любопытства спросил Петр и улыбнулся с некоторой иронией.
— Так зарегистрировала мое дело налоговая инспекция — фирма. А на самом деле, какая у меня фирма? И людей у меня в фирме, — невесело, с кислой гримасой улыбнулся Федор, — я да жена, да, так называемый бухгалтер с оплатой по договору.
— А бухгалтер зачем, сам, что ли свой доход-расход не подсчитаешь? — удивился Петр.
— Опять же налоговая инспекция требует, иначе и лицензию не дадут, чтобы учет был по всей форме. Вот и держу бухгалтера… А сколько самому получается? По полторы тысячи с женой в месяц выручаем… Ты считаешь, это много?
Петр прикинул в уме, сравнил с известными ему ценами и сказал:
— По сравнению с тем, что мне пока удается добыть, — порядочно, а вообще-то небогато.
— Только и хватает, чтобы концы с концами сводить. Да вот уже язву желудка нажил в награду за свою коммерческую деятельность. Надо в больницу ложиться, а сколько на лечение потребуется? Теперь туда надо идти со своими лекарствами, бинтами, ватой, перчатками и даже со своим скальпелем, не говоря о питании… А тут вот и за сахаром надо уже ехать.
Петр между тем думал, что после сокращения с работы у него, в поисках выхода из безработицы, появлялись такие мысли, чтобы завести какое-то частное дело, но дело с торговлей не приходило на ум. Торговля — не его занятие, она была ему непонятна и не давалась даже в мечтах, а что-то другое никак не проявлялось. Главное, что на ум не приходило начало, не за что было ухватиться, вот разве изготовление черенков для лопат ляжет в какое-нибудь начало. Да и потом, какое это предпринимательское дело — простое индивидуальное рукоделие, ничего путного: сделал, сбыл — что с этого наживешь? Вот пример Федора Пескова был занимателен, и Петр спросил:
— А с чего ты все же начал? Ты вроде как проектировщиком был? Хорошо работал, авторитет имел у строителей.
— Да, я работал главным инженером проекта. Работа была интересная, я увлекался, хорошо зарабатывал, вот даже Жигули купил, гараж построил, и небольшие сбережения собрались в то застойное время. Жена хорошо зарабатывала, в торговле работала, вернее, в торгинспекции, — стал рассказывать Федор и рассказывал с воодушевлением, как о чем-то интересном, что вызывало у него душевный подъем и энтузиазм. Он даже ободрился, будто вновь его жизнь духовно наполнилась. Но такое состояние его длилось лишь две-три минуты, пока не вернулся к действительности. А действительность состояла в том, что она-то и опустошила его духовно, обобрала морально.
Он откровенно поведал:
— Реформы в первую очередь ударили на поражение, как в милиции говорят, по капиталовложениям. Заказы на проектирование в один раз отсыпались, и проектные работы свернулись. Проектные организации первыми попали в стихию вымирания. Так я в числе первых оказался безработным. Что было делать? Дальнейшее все произошло как-то само собою, стихийно. Знакомый автохозяйственник предложил купить из числа выбракованных ГАЗ-51, тогда это было по небольшой цене, да с учетом износа. У матери моей свой дом и двор в городе, туда и поставил машину, сарай подстроил — получился гараж и склад. Сначала по протекции жены подрядился товары с баз по магазинам развозить в городе, потом привозить их оптом из Москвы, Ленинграда, в Курск, Белгород — за сахаром ездил, я — и шофер, и экспедитор, и грузчик. Так скопились деньжата, что подтолкнуло жену, которая как раз с работы уволилась по сокращению, купить две тоны сахара и самим расторговать, — получилось с прибылью. Вот так и пошло: привезу сахар, распродам, снова привезу — такой вот простой круг.
— Вроде как ничего хитрого, — проговорил Петр и, помолчав, добавил: — Но я так-то не сумел бы… Нет, не сумел бы…
— Скажу, Петр Агеевич, что хлеб не легкий, вот уже и язву желудка нажил: одно дело, — никакого режима в питании и все в сухомятку, а другое, — надрываешься при погрузке, разгрузке… Вот и надо в больницу ложиться, иначе можно и загнуться, — Песков печально посмотрел на Петра, покачал головой, подвигал по полу ногами, вздохнул и продолжал:
— А в каком мы, жители России, теперь положении? Мало того, что в больницу надо ложиться со своими лекарствами и кормежкой, так надо еще предварительно за операцию заплатить. А потом никакого за тобой социального страхования — ни амбулаторного, ни больничного бюллетеня, никакого оплачиваемого отпуска ни по труду, ни по болезни. Словом, кругом свобода частной жизни — ты свободен от государства, государство — от тебя, хочешь на Земле живи, хочешь на Луну перебирайся, единственная между нами связь — государственные налоги. Освободишься от налогов — освободишься от всего, ты вольная птица, остерегайся только, чтобы тебя охотник за ногу не захлестнул. Так — то, Петр Агеевич…
Песков замолчал, глядя за ворота гаража, где кто-то прокатил на машине. В гараж дохнуло свежим ветерком, серой мышью промелькнула облачная тень.
— Тоскуешь по прежней инженерной работе? — спросил Петр, из жалости стараясь отвлечь Пескова от печальных мыслей, а что и кто может отвлечь от того, что висит над головой днем и ночью и все норовит стукнуть, да так, чтобы было больнее.
— Что ты, Петр Агеевич! Ежели б позвали в мой прежний институт по открывшейся вдруг потребности, бегом побежал бы, даже на самую посредственную зарплату, даже рядовым проектантом. Ведь я там был че-ло-ве-ком, который жил с творческим полетом мыслей, с радостным трепетом сердца от хороших технических находок. Я там имел и производственную и общественную цену специалиста. Что ты, Петр Агеевич! Но, увы, это, как говорят политики, в обозримом будущем невозможно, — с начала этого признания Песков, было, ярко оживился, но под конец снова потух и увял.
— А мне пришлось повстречать таких, которые на завод возвращаться не хотят, отвыкли уже от режима рабочего дня и дисциплины. Как потом запускать заводы станут? — задал вопрос Петр сам себе.
— Да, есть такие, я тоже встречал некоторых, которые глупой свободой бравируют и независимостью жонглируют, но такие свобода и независимость ложные, самообман, до первого тычка в зубы. Однако я заговорился и тебя заговорил. Я к тебе, Петр Агеевич, по делу: не сделал бы ты одолжение для меня — съездить в рейс на моем грузовике в Курскую область за сахаром? За день обернешься, твою работу хорошо оплачу. А мне пришел срок в больницу ложиться.
Предложение для Петра было неожиданным, однако, и привлекательным. Он поймал себя на мысли, что обрадовался возможности что-то заработать. Но тотчас внутренним зрением увидел в себе человека, который каждый день следит сам за собою — а что ты сегодня подзаработаешь, и где, и как подзаработаешь, не для накопления капитала, а на прокорм детей. Дикость какая-то, волчья дикость —
