Переманивать его не собираюсь, не беспокойтесь. Я о нем — мимоходом по другому поводу: отпустите завтра к нам, пойдем к директору завода по вопросу больницы… А жена его тоже у вас работает?
— Жена — не наша работница, — отмахнулась Краснова от его подозрения, — она вызвалась написать рекламу, а теперь устроилась учительницей в школу к Михаилу Александровичу. Он ее тут и подхватил на освободившееся место, подсмотрев ее способности и расторопность, — и вдруг посуровев с лица, сердито и саркастически воскликнула: — С какими кадрами расстаться заставили страну, какая потеря духовных богатств!.. Хорошо, я ему скажу, Петру Агеевичу, куда ему явиться?
— К 10 часам завтра на Скамейку партбюро, он знает это место. Кстати, он не заговаривает о вступлении в партию? — спросил Костырин, уже поднявшись уходить.
— Конкретно разговора не было, но и идейно и психологически он готов к такому шагу вполне сознательно, — ответила Галина Сидоровна, вставая распрощаться.
Костырин дружески подал ей руку и, держа ее руку в своей, сказал на прощанье:
— Поработайте с Золотаревым на счет вступления в партию, надо официально оформить его принадлежность к КПРФ. По нашему мнению он будет преданным и активным членом партии. И на счет народного магазина тоже подумайте, Галина Сидоровна.
— Да уж что-нибудь будем придумывать… Будем помогать и райкому.
Подготовка к наступлению
Утро выдалось пасмурное, тихое, безветренное, плотные неподвижные тучи глухо закрыли небо, и, казалось, давили на землю сжатым воздухом, пропитанным машинным газом, дышалось трудно. Многие пожилые люди шли по улице с раскрытым ртом, и мнилось, молили: Небо, откройся. Но небо было глухо, глух был и воздух, и когда случалось машине взреветь, она воспринималась не своей, как бы упавшей с хмарного неба.
И вообще, все в городе представлялось не своим: полуосвещенным, полунемым, полуживым, точно за ночь небо надвинулось откуда-то со стороны и своей сумеречностью еще более утяжеляло общую людскую жизнь. Лишь каштаны на заводской аллее, мощные в своей темно-зеленой гуще, стояли спокойно, их тихая густая листва чуть шевелилась и приветливо дышала свежим, ласковым радушием, под деревьями чувствовалось легко и уютно, как в родительском доме.
На скамейке уже сидели Полехин и Костырин. Петр поздоровался с ними и спросил:
— Нас будет только трое?
— Нет, Петр Агеевич, разве можно разговор вести о больнице без главврача?
Петр согласился с таким доводом и сказал, что врачи и должны быть главными защитниками больницы и больных. На эти его слова Полехин мягко улыбнулся и возразил:
— Никак не выветривается из нас наше советское, должно, в крови нашей растворилось и бродит в нас, как винный хмель.
— И не выветрится! — горячо воскликнул Петр. — Как можно, чтоб хорошее так легко выветрилось — дунул, и все?
— Это превосходно, если так! Но реальность, как советские говаривали, — упрямая вещь, — мягко напомнил Полехин. — Врачи нынче, Петр Агеевич, — не государственные медики, а как все, — наемные работники, и если будут защищать нашу больницу, так это их добрая воля. В буржуазном государстве, в котором мы по своей воле или по своей дури оказались, — мы сами, люди труда, теперь должны защищать и свою (пока еще частично свою) больницу, и свое здоровье, и свою жизнь… А вон они, медики, идут, — указал он на подходившего к ним главврача Корневого в сопровождении своего товарища, заведующего нейрохирургическим отделением.
Юрий Ильич поздоровался со всеми как со знакомыми и представил своего спутника. Тот тоже поздоровался за руку, назвав себя, — Колчин Никита Максимович. Это был человек среднего роста с молодым на вид лицом, но с совершенно седой головой, должно быть, на ней отразились все операции, который он сделал на чужих головах, и лицо его было усталое, но он не сказал, что почти всю ночь простоял у операционного стола, а утром вот надо идти отстаивать существование этого стола для будущих черепников с травмой головного мозга, какие ежедневно проходят через его руки, а бывает, как сегодня, и ночью. А черепными травмами сопровождаются все автоаварии и почти все они проходят через его нейрохирургическое отделение, где он главный хирург по штату. Все это пояснил Юрий Ильич.
— Вы присядьте, товарищи, пока, — предложил Полехин. — Должен еще один товарищ подойти с завода.
Этим товарищем, который вскорости и подошел, оказался старый добрый знакомый Золотарева, мастер участка деревообделочного цеха Щигров Иван Егорович. Он выразил не скрываемую радость в глазах, увидев в составе делегации Золотарева, и крепко, дружески пожал ему руку, и Петр был очень рад видеть себя в компании Щигрова, принципиального, смелого человека при отстаивании правды.
— Таким образом, делегация наша вся в сборе, — заговорил Полехин, — первоначально мы намечали сразу идти к директору завода. Но вот мы с Юрием Ильичом побывали у главы администрации района Волкова, и он нам посоветовал несколько иной план наших действий с его участием. Надо заранее предрешить с властями, каким образом будет использоваться больница после того, как она окажется в распоряжении органов власти города, на чей баланс ее передать, кто будет финансировать и так далее. С этим планом согласен и главврач, так, Юрий Ильич?
— Совершенно верно, — Волков прав, без конкретного и быстрого решения судьбы больницы директор только посмеется над нами, — сказал главврач.
— Значит, действуем так: сейчас идем в администрацию к Волкову, а дальше он нас поведет по инстанциям вплоть до областной администрации, — разъяснил Полехин дальнейшие действия.
Волков встретил делегацию в своем кабинете радушно, усадил всех за стол для заседаний, вслух перечислил состав делегации, всматриваясь в каждого ее члена, и добавил с удовлетворением:
— Значит, четыре человека непосредственно заводских: двое работающих и двое безработных, как вас в самой заводской организации называют, — заворотники, в смысле выставленные за ворота. Название-то какое пренебрежительное, бессочувствующее, рожденное в недрах лакейской обуржуазившейся директорской службы.
Он грустно смотрел на посетителей своими выпуклыми темными глазами, которые выступали на круглом, розовом лице, как у матрешки. И сам он показался Петру каким-то матрешечным — весь пышущий румяным здоровьем в легкой цветной рубахе с короткими рукавами на полном туловище, в светлых широких брюках — совсем не кабинетный не начальствующий вид, словом, был человеком вольного нрава. И поведением он был не солидного, не степенно-начальствующего, на стуле сидел какую-нибудь минуту, а уже, кажется, десять раз повернулся туда-сюда, сидя у широкого торца стола, все время двигался с одного угла на другой, хватаясь за края стола. Неподвижной у него была только одна голова, большая, лысеющая, с покатым лбом, — не давала вертеться голове толстая шея.
Уже первые слова Волкова навели Петра на мысль, что делегация находится в кабинете, где не только не жалуют директора завода, но и не уважают его, однако вынуждены признавать его самоуправство как владельца крупного предприятия и бизнесмена, хотя и не состоявшегося в полном смысле этого слова. И Петр тотчас же проникся уважением к администратору района, с которым не приходилось ни встречаться, ни знакомиться.
Волков, как только рассадил делегатов, устроил им короткий допрос:
— Юрий Ильич, сколько времени больница может продержаться хотя бы в таком положении, как сегодня?
— Недели две — не больше, — не задумываясь, ответил Корневой.
— Хорошо, этого нам должно хватить, пока отвоюем больницу. А вы, Никита Максимович, сможете еще оперировать? Или вы только на экстренных операциях сосредоточиваетесь?
— В основном так. Однако Юрий Ильич лекарственные препараты и даже марлю из кармана по комариным дозам отпускает. Ну, а в основном держимся за счет родственников пациентов, — усталым голосом проговорил хирург Колчин. — Приходится использовать, другими словами, спекулировать тем, что люди ничего не жалеют для своих близких, из последнего платят.
— Держитесь, товарищи, как можете, потому что ваше нейрохирургическое отделение одно на весь
