вращающуюся табуретку и развернувшись лицом к собравшимся, она бросила мисс Уилкокс:
— Мэм, эту ученицу не за что хвалить. И ничего в ней нет примерного. На уроках она молчит и задирает нос. По-моему, она просто задавака, многие наши девочки ничуть не хуже нее, а то и получше, только не такие богачки. — После чего захлопнула инструмент, сунула ноты под мышку, сделала реверанс и вышла.
Вы не поверите, но мисс Уилкокс не произнесла в ответ ни слова, да и потом не стала выговаривать Диане за эту вспышку гнева. С тех пор, как мисс Фицгиббон появилась в школе, прошло три месяца, и, надо полагать, за это время директриса успела поостыть к своей любимице и несколько поумерить свои первоначальные восторги.
Между тем время шло, и можно было ожидать, что ослепление ее вот-вот рассеется; подчас казалось, что еще немного, и репутация мисс Фицгиббон пошатнется, но всякий раз, как будто для того, чтоб посмеяться над приверженцами разума и справедливости, случалось вдруг какое-нибудь маленькое происшествие, которое искусственно подогревало угасавший интерес директрисы к невзрачной ученице. Так, однажды мисс Уилкокс доставили громадную корзину с оранжерейными дынями, виноградом и ананасами в виде подарка от мисс Фицгиббон. Возможно, самой мнимой дарительнице досталась слишком щедрая доля этих восхитительно сладких плодов, возможно также, что она переела именинного пирога мисс Мейбл Уилкокс, но, как бы то ни было, ее пищеварение вышло из строя — мисс Фицгиббон стала ходить во сне. Однажды ночью она переполошила всю школу, — бледной тенью бродила она по спальням в одной ночной сорочке, издавая стоны и простирая руки.
Тотчас вызвали доктора Перси; но его лечение, видимо, не возымело действия, ибо не прошло и недели после этого приступа лунатизма, как мисс Уилкокс, подымаясь в темноте по лестнице, споткнулась, как она было решила, о кошку и, призвав на помощь служанку со свечой, увидела, что ее ненаглядная мисс Фицгиббон, вся синяя от холода, с закатившимися глазами и помертвелыми губами, с закоченевшими руками и ногами, лежит, свернувшись клубочком, на лестничной площадке. Больную долго приводили в чувство. А у мисс Уилкокс появился лишний повод целыми днями держать ее на диване в гостиной и баловать еще больше, чем раньше.
Однако недалек был час расплаты и для заласканной наследницы, и для лицеприятной наставницы.
Как-то ясным зимним утром, едва мистер Эллин приступил к завтраку, по-холостяцки наслаждаясь мягким креслом и свежей, еще пачкавшей пальцы лондонской газетой, как ему подали записку, помеченную: «В собственные руки» и «Срочно». От последней приписки было мало проку, ибо Уильям Эллин никогда не торопился — это было не в его натуре, его всегда удивляло, что людям хватает глупости пороть горячку, ведь и без того жизнь слишком коротка. Он повертел в руках сложенное треугольником письмецо, надушенное и надписанное женской рукой.
Почерк ему был знаком и принадлежал той самой даме, которую Молва не раз прочила ему в жены. Джентльмен, который пока еще не вступил в означенный союз, достал сафьяновый маникюрный прибор, неторопливо выбрал среди множества миниатюрных инструментов крошечные ножнички, вырезал печать и прочел, что мисс Уилкокс кланяется мистеру Эллину и будет искренне признательна, если он уделит ей несколько минут в удобное ему время, — мисс Уилкокс нуждается в его совете, но воздерживается от объяснений до предстоящей встречи.
Мистер Эллин неторопливо доел завтрак, затем тщательно экипировался для выхода на улицу — стоял погожий декабрьский денек, морозный и бодрящий, но мягкий и безветренный, — достал трость и двинулся в путь. Шагать было приятно — в воздухе не было ни малейшего дуновения, от солнца исходило слабое тепло, чуть припорошенная снегом дорога приятно пружинила под ногами. Он постарался растянуть удовольствие — пошел в обход через поля, то и дело сворачивая с дороги на извилистые тропки. Когда на пути попадалось дерево, словно манившее остановиться и передохнуть, он непременно останавливался и, удобно прислонившись к стволу и скрестив на груди руки, мурлыкал себе под нос какую-то мелодию. Приметь его Молва в подобную минуту, она бы окончательно уверилась, что он мечтает о мисс Уилкокс. Впрочем, вскоре он прибудет в «Фуксию», и мы увидим сами по его повадке, сколь справедливо это заключение. Но вот он у дверей и звонит в колокольчик. Его впускают в дом и провожают в малую гостиную — ту, что предназначается для дружеских визитов. Там его ждет мисс Уилкокс — она восседает за письменным столом. Вот она подымается навстречу гостю, приветствуя его не без жеманства. Этим вычурам она обучилась во Франции, в одной парижской школе, где за полгода усвоила десятка два французских слов и бездну всяческих изящных жестов и ужимок. Тут нужно сказать, что мистер Эллин, возможно, и впрямь восхищается мисс Уилкокс. Она отнюдь не из дурнушек и ни в чем не уступает своим сестрам, а они особы элегантные и ослепительные, всем цветам предпочитают ярко-синий и никогда не забывают прикрепить на платье пунцовый бант — для контраста. У них в чести все больше сочные цвета: травянисто-зеленый, лилово-красный, густо-желтый, — а приглушенные тона им не по вкусу. Вот и мисс Уилкокс, стоящая сейчас перед мистером Эллином, одета в васильковое мериносовое платье с лентой гранатового цвета и выглядит, как сочли бы многие, очень и очень привлекательно. Черты лица у нее правильные, нос, правда, немного островат, а губы тонковаты, но цвет лица свежий, и волосы с рыжинкой. Необычайно собранная и весьма практичная, она не знает тонких чувств и мыслей — это натура предельно ограниченная, пекущаяся о приличиях и весьма самодовольная. Холоден взгляд ее выпуклых глаз с бесцветной радужной оболочкой и острыми, плоскими, «недышащими» зрачками, белесыми бровями и ресницами. Мисс Уилкокс — очень достойная, почтенная особа, но деликатность и застенчивость ей чужды, ибо природа отказала ей в чувствительности. В голосе ее не слышно переливов, в лице нет смены выражений, в манерах нет и тени искренности, и ей неведомы ни краска радости, ни дрожь стыда.
— Чем могу служить, мисс Уилкокс? — с этим вопросом мистер Эллин подходит к столу и садится на стул подле нее.
— Я думаю, советом, — отвечает она, — а может быть, и кое-какими сведениями. Я совершенно сбита с толку и в самом деле опасаюсь, что дело плохо.
— Чье дело плохо, где?
— Конечно, следует добиться возмещения ущерба, — но как за это взяться, получив такое! Присаживайтесь поближе к огню, мистер Эллин, сегодня холодно.
Оба они садятся поближе к камину. Она продолжает:
— Вы помните, что близятся рождественские каникулы? Он подтверждает это кивком.
— Ну так вот, недели две тому назад я, как обычно, разослала письма родителям моих учениц, и, указав день, когда мы закрываемся, просила уведомить меня, не собирается ли кто-нибудь из них оставить своего ребенка в школе на время каникул. Все ответили быстро и как ожидалось, все, кроме одного — Конуэя Фицгиббона, из Мэй-Парка, что в Мидлендсе, — отца Матильды Фицгиббон, вы знаете.
— Как так? Он что, не хочет брать ее домой?
— Какое там «брать домой», дорогой сэр! Сейчас узнаете. Миновало две недели, я что ни день ждала ответа — его так и не последовало. Это меня возмутило — ведь я особо подчеркнула, что прошу ответить побыстрее. Сегодня утром я решилась написать еще раз, как вдруг… Догадываетесь, что пришло по почте?
— Пока — нет.
— Мое собственное письмо! Подумать только! Мое собственное письмо вернулось назад с почтовой припиской — и какова приписка! Впрочем, прочтите сами.
Она протянула мистеру Эллину конверт, он вынул оттуда письмо и еще один листок, на котором было нацарапано несколько строчек, смысл которых сводился к тому, что в Мидлендсе нет усадьбы под названием «Мэй-Парк», и никто слыхом не слыхал о Конуэе Фицгиббоне, эсквайре.
От удивления мистер Эллин широко открыл глаза:
— Вот уж не думал, что дело так плохо, — отозвался он.
— Как? Вы, значит, полагали, что оно плохо? Вы что-то подозревали?
— Не знаю, подозревал я или нет. Подумать только, Мэй-Парка не существует! Огромного поместья с дубами и оленями! Исчезло вмиг с лица земли! А с ним и мистер Фицгиббон! Но вы же видели его, он приезжал к вам в собственной карете?
— Да, приезжал, и в очень элегантной, — подтвердила мисс Уилкокс. — И сам он очень элегантный господин. Вы полагаете, что тут какая-то ошибка?
