«Серебряный лог», Матильда Фицгиббон начала исчезать. Она уходила медленно, постепенно. Но теперь, когда я открыла вам папину тайну, она исчезла совсем.
Мистер Эллин давно хотел задать Мартине несколько деликатных вопросов, однако не знал, как это сделать. Но девочка вывела его из затруднительного положения, начав рассказывать сама.
— Я не Матильда Фицгиббон, — сказала она. — Я знаю, что меня зовут Мартина, я видела бумагу, где это написано.
— Свидетельство о крещении?
— А, вот как это называется. Когда мы собирались ехать в Америку, мама дала мне пачку старых писем, чтобы я их порвала, и среди них была эта бумага. Когда я спросила, почему меня крестили в чужой церкви, в городе, о котором я никогда не слышала, мама рассердилась. Сначала она сказала, что я надоедливая девчонка, а потом объяснила, что я родилась, когда она ехала к папе во Францию. Церковь была в двух шагах от гостиницы, где она остановилась, а так как я родилась слабенькой, хозяйка гостиницы подняла ужасный шум, настаивая, чтобы меня крестили как можно скорее. Меня назвали Мартиной в честь моего дедушки, Мартина Лестранжа, который умер.
— Это все? — спросил мистер Эллин, когда Тина, задумавшись, умолкла.
— Я точно знаю, что меня зовут Мартина, но, может быть, моя фамилия не Дирсли. Потому что я не уверена, что папа и мама мои настоящие родители.
— Интересно, почему ты так решила? — спросил мистер Эллин, доставая из несессера ручку, бумагу и непроливающуюся чернильницу.
— Мне приходилось слышать обрывки разговоров, которые всегда велись шепотом. Я была маленькой и не понимала их смысла, да и теперь не понимаю. Потихоньку говорились разные вещи.
Мистер Эллин не перебивал.
— Этот шепот раздавался не всегда, лишь время от времени. Когда я подросла, я часто замечала, что люди смотрят на меня и шепчутся. Особенно старая миссис Тидмарш…
— Могу себе представить, — заметил мистер Эллин.
— Откуда вы знаете?
— Я с ней встречался, — сказал мистер Эллин. — Пожалуйста, продолжай.
— Однажды я слышала, как она сказала своей приятельнице мисс Паттисон: «Я не склонна к опрометчивым суждениям, однако фамильное сходство с каждым днем делается все заметнее. Даю голову на отсечение, что девочка…» — и тут мисс Паттисон сказала: «Тс-с-с!» Я попыталась представить себе, кого я могу напоминать, и пришла к выводу, что они шептались, будто я похожа на мамину подругу Эмму. Не знаю, почему я так решила, потому что у меня в голове не укладывалось, что я могу быть дочерью Эммы, а не папы с мамой. Но однажды произошло событие, заставившее меня со страхом поверить в то, что я не мамина, а Эммина дочка. Мама поссорилась с Эммой. Они были подругами, но часто ссорились, так же часто, как мама с папой. После того, как Эмма велела подать ей лошадь и ускакала прочь, мама вошла ко мне в комнату, держа в руках браслет в виде змейки. Она еще не остыла от гнева. Швырнув браслет на стол, она сказала: «Вот, возьми его себе и положи в шкатулку для украшений. Я больше его не надену!» «Мне он не нужен», — ответила я. По правде говоря, мне никогда не нравились эти браслеты-змейки, мамин и Эммин…
— Не тебе одной, — вырвалось у мистера Эллина. Тина вопросительно на него посмотрела.
— Они не нравились еще кому-то?
— Брату мисс Чалфонт. Гай видел браслет, когда я показывал ему твой портрет. У его сестры на браслете вырезана надпись «Гарриет».
— Так звали мою маму. Они обменялись браслетами. Но я не любила Эмму, и Эмма не любила меня. Мама стала кричать: «Как? Ты отказываешься от подарка, которому позавидовала бы любая девочка! Негодница! Возьми его и скажи спасибо. У тебя на него больше прав, чем у меня!» — И выбежала из комнаты.
И я опять начала бояться, что все-таки я Эммина. Через некоторое время произошла еще одна ссора. На этот раз между папой и мамой. Не знаю, из-за чего они поругались. Когда они стали ссориться, я лежала на диване, завернувшись в плед, потому что у меня болело ухо, и мама забыла, что я там лежу. Папа сказал, что Эмма — его проклятие и что по ее милости у них с мамой на руках оказался чужой ребенок. И он бросился вон из комнаты, а мама побежала за ним.
— Мартина, ты уверена, что он произнес именно эти слова?
— Совершенно уверена, потому что они страшно меня испугали. Ведь выходило так, что у меня никого не осталось, кроме Эммы. Вскоре я заболела. Доктор не мог понять, что со мной, и посоветовал отдых на свежем воздухе. Мисс Мэрфи отвезла меня на ферму, где были разные животные, и цыплята, и полевые цветы. Там мне было хорошо, пока я не нашла книжку о шведских ведьмах. Я втайне от всех стала думать, что, может быть, Эмма — это шведская ведьма, которая сбежала в Англию. Глупо, правда? Однажды мама заметила, что я плачу. Она принялась допытываться у меня, почему, и в конце концов мне пришлось признаться. Но все же о шведских ведьмах я ничего ей не сказала. Я объяснила, что плачу из-за того, что боюсь быть Эмминой, боюсь оказаться Эмминой дочкой.
Мама ужасно рассердилась. Она сказала, что я противная девчонка, раз мне приходят в голову такие мысли, и что она не ручается за последствия, если Эмма об этом узнает. И она принялась трясти меня так, словно хотела, чтобы я разлетелась на куски, а потом сказала, чтобы я отправлялась спать без чая и ужина, что она велит мисс Мэрфи назначить мне самое суровое наказание. Она все трясла меня и кричала, и тут вошел папа. «В чем дело?» — спросил он. Я безумно испугалась. Папа всегда был ко мне добр, но я видела, каким он бывает сердитым с другими людьми. Но он ничуть не рассердился. Он откинул голову назад и расхохотался. «Так вот что ты насочиняла? Какая же ты глупышка!» «Мистер Дирсли, мистер Дирсли, это не смешно!» — сказала мама, но папа только смеялся еще громче. Я думала, он никогда не перестанет. «Это неправда, моя дорогая, — сказал он наконец. — Честное слово, неправда. Клянусь жизнью. А теперь иди играй и больше не думай об этом. И не забудь сказать поварихе, чтобы она прислала тебе к чаю джем и лучшее пирожное».
И когда я выходила из комнаты, он опять рассмеялся и сказал маме: «Эмма заслужила это. Тысячу раз заслужила!»
Я больше не боялась, что я Эммина дочка. Но я до сих пор не понимаю, почему она стала моим и папиным врагом. Что мы ей сделали? И я не могу понять, почему папа сказал, что я чужой ребенок. Может быть, со мной случилось то же, что с одной девочкой в книжке, которую я читала, как вы думаете? Ее оставили на ступеньках крыльца, когда она была совсем маленькая, и добрые люди взяли ее на воспитание. Но как же тогда я могла родиться, когда мама ехала к папе в Париж? Ведь я своими глазами видела — как это называется? — свидетельство о крещении. Когда я начинаю об этом думать, у меня голова идет кругом, как тогда в монастыре.
— На твоем месте я пожалел бы свою голову, — сказал мистер Эллин, который все время, пока Тина говорила, деловито писал. — То, что ты мне рассказала, очень интересно, я постарался как можно точнее записать твою историю. Если ты будешь согласна с тем, что я сейчас тебе прочту, я попрошу тебя поставить в конце свою подпись.
— А для чего вы это записали? Для тети Арминель?
— Конечно. Но не только для нее. В настоящее время я предпочел бы не объяснять своих намерений, — сказал мистер Эллин.
Перегнувшись через подлокотник кресла, Тина прочла записанное. Медленно, с чувством собственной значимости она вывела внизу свое имя.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На исходе этих двух недель меня оставила всякая надежда на возвращение домой тех, кого я жаждала увидеть. Каковы же были мои чувства, когда вечером я услышала стук колес экипажа у ворот, приглушенные голоса, шаги на дорожке! Я выбежала из гостиной, за мною Гай и Лоуренс. Джейн распахнула входную дверь прежде, чем зазвонил колокольчик. Гости стояли на пороге, щурясь от света. Мистер Эллин,
