равно нашла, там выгравировано ее имя — Эмма. Я настаиваю, чтобы мне сказали правду, будь то в вашем доме или за его стенами. Ну же, Эмма, открывай рот и говори!
— Я не Эмма! — запротестовала девочка, задыхаясь. — Не Эмма, не Эмма, не Эмма! — Она ломала руки, всхлипывала и заходилась плачем. Как всегда неумолимая, мисс Уилкокс высилась над ней, подобно башне. Еле сдерживаясь, чтобы не схватить непрошеную гостью за плечи и не вытолкать вон из комнаты, я только притянула Матильду к себе и прижала покрепче, тщетно пытаясь прервать пронзительный поток звуков, рвущихся из уст ее бывшей наставницы.
Как и я, девочка была не в состоянии остановить его, и, не видя иного способа избавиться от своей мучительницы, крикнула, отчасти поддавшись:
— Я не Эмма! Я Мартина…
И замолчала — в ужасе и отчаянии. Больше она не произнесла ни звука; думаю, никакой силой на свете нельзя было вырвать у нее ее фамилию. Я чувствовала, как дрожит и сотрясается все ее тельце, и с решимостью, на которую прежде не считала себя способной, попросила мисс Уилкокс немедленно покинуть мой дом. Директриса промаршировала к двери, сжимая браслет и побелев от гнева, — ведь ей воспрепятствовали в минуту, когда победа, как она полагала, почти была у нее в руках.
Я опустилась на диван, обняла малышку и постаралась успокоить, как умела. Когда ее возбуждение немного улеглось, я тихонько вышла из комнаты, чтобы написать записку мистеру Эллину и сообщить о случившемся. Он появился, едва только вернулся домой.
— Ну, — сказал он весело, — значит, тут разыгралась страшная буря в стакане воды, а? Так тебя зовут Мартина? Не бойся, ни миссис Чалфонт, ни я не намереваемся спрашивать твою фамилию. Лучше я скажу про другое: нам с миссис Чалфонт имя Мартина нравится не в пример больше, чем Матильда. И я позволю себе предположить, что дома тебя обычно называли Тиной. А впрочем, если и нет, неважно, ибо я собираюсь впредь называть тебя так. Тут он обернулся ко мне:
— Миссис Чалфонт, не сомневаюсь, вы не из тех несносных людей, что не одобряют уменьшительные и ласкательные имена и обращения. У меня была тетушка, которая никогда не называла меня «Вилли», когда я был маленьким, а только «Уильям», и у нее это получалось: «У-иль-и-ум» — и ужасно мне не нравилось. Ну что, детка, ты не против, если я буду называть тебя Тиной?
Она подняла на него взор. Ее заплаканные глазки сияли:
— Мне нравится имя Тина.
— И ты не будешь плакать из-за твоего браслета-змейки?
Высоко подняв голову, девчушка ответила с достоинством:
— Я не из-за него плакала. Терпеть не могу эту гадость. И убрала я его потому, что видеть не могла, — я вовсе не собиралась его прятать от мисс Уилкокс.
— Вот это приятно слышать. Постарайся поскорей забыть случившееся. Если мысли об этом все же будут докучать тебе, попробуй вспомнить, что мисс Уилкокс сейчас отчаянно нуждается в деньгах. Ей нужно платить жалование, оплачивать услуги разных людей, а кроме того, еще всякие сборы и налоги. Я думаю, ты в жизни еще не раз увидишь, какими сердитыми становятся взрослые из-за денег.
Тина вынула из кармана платья небольшой кошелечек:
— Тут у меня шесть шиллингов. Раньше было больше, но все сестры Уилкокс по очереди праздновали свои дни рождения, и нужно было делать им подарки от учениц. Диана сказала, что я самая богатая и должна дать больше всех. Шесть шиллингов ей пригодятся, чтобы уплатить по счетам?
— Несомненно, — ответил мистер Эллин с полной серьезностью, — но твоему отцу не понравилось бы, если бы ты лишилась карманных денег, детка. Пока он не даст знать о себе, я сам уплачу мисс Уилкокс, сколько требуется. Спрячь кошелечек и забудь ее жестокие слова. Радуйся и не забывай, что завтра Рождество, когда все радуются или, вернее, всем следует радоваться. А знаешь, почему?
Она была хорошо вышколена — наверное, мистером Сесилом или человеком, который привез ее и больше не объявлялся:
— Мы радуемся потому, что в этот день родился Спаситель, Господь наш Иисус Христос.
— Прекрасно, — ответил мистер Эллин. — Так что оставь грустные мысли и готовься к празднику. Веселого Рождества вам обеим!
И он удалился, возвратив радость туда, где царило уныние. Подъему духа моей гостьи весьма способствовало неожиданное появление тачки с увесистой плетеной корзиной — ее привез к моей двери мальчик-рассыльный, который так объяснил причину своего прихода:
— Мое почтение, мэм, миссис Смайли передает вам поклон и очень сожалеет, что ей пришлось послать благотворительную корзину двумя неделями раньше положенного, но это потому, что она вдруг была вынуждена уехать — заболел ее родственник, и она уехала ухаживать за ним.
Задыхаясь, он волоком втащил в гостиную настоящую громадину — в такую высоченную и объемистую корзину без труда поместился бы любой из сорока разбойников Али-бабы. Я прочла в Тининых глазах безмолвный вопрос, и объяснила, что благотворительную корзину используют для сбора средств, идущих на обращение язычников в далеких краях. Приходские дамы жертвуют свои вещи, вполне приличные, и потом в течение месяца продают из этой корзины все, что можно, своим друзьям и знакомым, а потом отправляют ее другой даме, чье имя значится следующим в списке.
Я достала из шкафа заранее приготовленные пожертвования и разложила их на круглом столе, тихонько радуясь про себя, что догадалась подумать об этом заблаговременно.
— Иди сюда, Тина, — позвала я, — помоги мне, пожалуйста, освободить стол. Уберем с него книжки и безделушки и разложим вещи. Если оставить их в корзине, не видно будет, что мы продаем. Пока корзину везли от дома миссис Смайли, соседки ее уже наверняка приметили и, значит, вскоре сюда пожалуют, чтобы в последнюю минуту купить недостающие рождественские подарки. Ты мне поможешь?
Ничто не могло сейчас больше обрадовать девочку, чем разрешение нырять с головой в корзину и извлекать оттуда разные предметы. Доломаны, ночные чепцы, подставки для яиц, кожаные перочистки в виде ромашек, варежки, передники, букетики искусственных цветов — все это нам предстояло оценить и решить, достойно ли оно занять место на большом столе или на малом, распоряжаться которым я попросила Тину. На лице у нее явственно промелькнуло удовольствие, и она тотчас рьяно взялась за великое перемещение, отвергая почти все, что мы с ней прежде приготовили и оказывая предпочтение все новым и новым сокровищам, выуживаемым из корзины. Оставив ее действовать по собственному разумению, я отправилась к Джейн и Элизе — советоваться, какое угощение приготовить для неведомого количества покупателей, ожидающих, разумеется, что в канун праздника им окажут гостеприимство. Но как знать, будет ли их много или мало? Чтобы запастись угощением, на которое они рассчитывали, у хозяев, которым корзина сваливалась как снег на голову, времени оставалось в обрез. Единственная моя надежда была на то, что кондитер еще не распродал всех своих запасов. Джейн помчалась к нему стрелой и вернулась, сияя, с солидным запасом песочного печенья и пирожных с кремом; Элиза горячо взялась за дело и напекла лепешек; Ларри побежал на ферму за молоком.
Можно было не опасаться, что у нас останется много лишних припасов: с самого полудня колокольчик заливался не умолкая, и так — весь день до темноты. Не успел он звякнуть в первый раз, как, опираясь на палку из черного дерева с серебряным набалдашником, появилась старая Энни и уютно расположилась в кресле у камина, а Джейн и Элиза, пользуясь заслуженной привилегией, первыми выбрали себе покупки. Тина пристально следила за ними минуту-другую и потом шепнула робко: «Миссис Чалфонт, можно и мне кое-что купить?»
Я кивнула в знак согласия. На остававшиеся в ее кошельке шесть шиллингов она купила пять вещичек, истратив все до последнего пенни. Я подивилась про себя, что она собирается делать с двумя вышитыми игольниками, на редкость уродливой подушечкой для булавок, тщательно расшитым карманчиком для часов и шкатулкой, инкрустированной раскрашенными и залакированными морскими ракушками. Она не снизошла до объяснений по поводу их назначения, только убрала с глаз подальше в книжный шкаф и поспешно вернулась к своему столику. Едва она заняла свое место, как появилась первая группка моих собратьев-прихожан; на них было столько снега, что я в душе порадовалась собственной предусмотрительности: я заблаговременно распорядилась застелить ковер в гостиной газетами. Полагаю, что не оскорблю их несправедливым подозрением, если скажу, что иных из них привело в мой дом не столько христианское рвение, сколько желание рассмотреть получше бывшую наследницу, слухи о падении которой уже кружили по деревне. Много заинтересованных и многозначительных взглядов бросили они друг
