вентиляцию и обилие свежего, чудесного арктического воздуха; в этом воздухе нет ни одной пылинки, он славится полным отсутствием бактерий, и поэтому в Арктике так редки простудные и инфекционные заболевания. Несколько необычен только свет внутри палатки. Стенки ее сшиты из розового шелка, и в наших походных домах всегда царил лукавый розовый полумрак, как в будуарах французских герцогинь, с таким вкусом описанных в романах Александра Дюма.
Самое неприятное в палаточной жизни — подъем. Ой, как не хочется вылезать из теплого спального мешка! Вначале, в углу всех палаток стояли обыкновенные кухонные примуса. После долгих препирательств кто-нибудь набирался храбрости, высовывал руки из мешка и разжигал примус. Через две-три минуты в палатке становилось тепло. Тогда вылезали остальные. Однако со временем мы закалились и обходились без примусов.
27 мая — второй день на полюсе
Проснулись «на рассвете», если считать по московскому времени. Местного же времени на полюсе, как известно, нет, ибо там сходятся воедино все меридианы со всеми местными временами. Орлов и Гутовский приготовили великолепный обед: суп из куриных потрохов, свиную отбивную, чай с лимоном. Улетая с Рудольфа, мы заменили свои продуктовые запасы продовольствием Папанина. Он его заготовил [128] столько, что запасы еле умещались в складе. Сейчас все отдают должное предусмотрительности Папанина. Чего там только нет? Наши «повара» блаженствовали, глядя на эти концентраты. Вот только хлеба у нас было мало. Перед стартом на полюс мы захватили на каждый самолет по нескольку караваев. Предусмотрительный Василий Лукич Ивашина еще в Нарьян-Маре, оказывается, засунул в плоскость пять буханок ржаного хлеба. Он замерз и отлично сохранился. Стоило его подогреть, и на стол (плоский бак для антифриза), покрытый чистым чехлом с аварийного двигателя, ложился ароматный свежий каравай. Однако, как мы ни экономили, хлеба хватило лишь на пять-шесть дней. Позже мы питались сухарями.
После обеда, состоявшегося утром, спокойно и неторопливо выкурили по папиросе. Табачное довольствие нас никогда не смущало. Во время всего перелета участники экспедиции курили отличные папиросы «Ява». Затем Василий Сергеевич предложил устроить аврал по очистке самолета от грязи и снега. В течение трех часов мы ползали по всей машине, наводя блеск и чистоту. Вымыли всю посуду. У входа повесили плакаты:
«Вытирай торбаза! Вход разрешен только побывавшим на полюсе».
К слову сказать, на полюсе жило уже двадцать два человека — много больше, чем пролетало над ним и бывало на подступах к этому заповедному месту за всю историю человечества. На самом полюсе до нас находился только Пири в сопровождении врача-негра и проводников-эскимосов. Отправляясь в последний этап, Пири не пожелал взять с собой белых спутников. Он их оставил на расстоянии нескольких [129] десятков миль от полюса, ибо, будучи истым янки, не хотел делить ни с кем славу достижения полюса. По понятиям «цивилизованных» американцев, негры и эскимосы людьми не считались, а посему официальная буржуазная история завоевания Северного полюса считает американца Роберта Пири единственным человеком, побывавшим на полюсе. Пробыл Пири там (вернее, здесь) 30 часов.
На своем самолете мы доставили в лагерь ветряной двигатель. Зимовщики немедленно принялись за его установку. Аккумуляторы радиостанции Кренкеля уже порядком разрядились, и Эрнст жаждал как можно скорее восстановить их работоспособность. Разумеется, зимовщики работали не одни. Они кликнули клич, и на него сбежались участники экспедиции со всего лагеря. Папанин шутливо выстроил нас, заставил рассчитаться и скомандовал: «В две шеренги стройся!» Первой шеренге он дал кирки и пешни, второй — лопаты. Установка ветряка оказалась очень трудоемкой работой. Воткнуть в снег ветряк ничего не стоило, важно было закрепить его. Мы начали рубить во льдине ямы для оттяжек. Для этого потребовалось сначала вырыть траншею в мертвом слое снега, покрывавшем льдину. Снег был плотный, слежавшийся до крепости льда. Его рубили топором. Добравшись до льда, мы вырубили в нем две глубокие ямы и снизу соединили их коридорчиком. Получился ледяной мост. За этот мостик закрепили стальные оттяжки и потом всю яму безжалостно завалили снегом и ледяным щебнем. Так укрепили три оттяжки. На это ушло шесть часов непрерывного труда. Затем в течение пятнадцати минут установили ветряк. [130]
Ветер был слабенький, почти незаметный. Но широкие лопасти двигателя немедленно начали вращаться. Загорелась контрольная лампочка. Электростанция работала! Еще до нашего прилета зимовщики построили из снежных кирпичей радиорубку для Кренкеля. Верх обтянули парашютной материей. В рубке было светло и тихо. На снежном столе Кренкель установил свою радиостанцию и аккумуляторы. Едва ветряк начал работать, Эрнст пробил дыру в снежной стене рубки, протянул сквозь нее провода и немедля начал зарядку аккумуляторов. Ветряк добросовестно накачивал в них энергию.
От Мазурука уже двое суток нет ни слуху, ни духу. Где он, что с ним — никто не знает. Не только наши радисты, но радиостанции всей западной Арктики непрерывно следят за эфиром, а никаких вестей от Мазурука нет. Мы тревожимся за судьбу товарищей. Мазурук отличный мастер летного дела, но мало ли что может случиться с самолетом в центральной Арктике. Шевелев почти не спит, проводя все время у корабельных радиостанций. Днем мы работали на центральной площадке, расчищая место для установки зимней палатки зимовщиков. Вдруг неистовый крик потряс воздух. Все обернулись. У лыжи нашего самолета прыгал Шевелев. Мы поняли: Мазурук нашелся! Опрометью кинулись к самолету. Так и есть! Диксон сообщал, что на мысе Челюскин слышали передачу Мазурука. Самолет цел, все здоровы, координаты уточнят, когда появится солнце. У нас отлегло от сердца.
Стромилов ведет регулярную связь с Жуковым. Штурман алексеевского самолета информирует о плохой погоде; как только она улучшится, они вылетят к нам. Днем ветер стих, в [131] облаках появились разрывы, потеплело (минус 8 градусов). Алексеев сообщил, что готовится лететь, мы настороженно ждали. Механики разметили флажками аэродром, Орлов и Бассейн выложили из спальных мешков посадочное «Т». В четыре часа дня все увидели летящий самолет. Он шел значительно правее нас, затем, услышав радиоокрик, повернул. Вот корабль уже над лагерем. Осторожный Алексеев сделал несколько кругов, внимательно осматривая аэродром, и только после этого зашел на посадку. Сел отлично. Мы обняли товарищей. Сейчас в советском лагере на Северном полюсе уже двадцать девять человек. Население растет необычными темпами. За два дня — прирост около ста тридцати процентов! Наскоро расцеловавшись с друзьями, Жуков надел лыжи и обошел льдину. Вернувшись, он удовлетворенно заметил:
— Наша льдина лучше вашей, ровнее. — И вежливо добавил: — зато ваша прочнее.
Летели они до нас всего 23 минуты. Пробыли на своей льдине 33 часа. Специальный корреспондент «Известий» Э. Виленский так описывал 33 часа, проведенные на льдине, где впервые сел самолет Алексеева:
«…Когда мы вышли из самолета, нами овладело странное чувство. Мы находились на Северном полюсе. Но мы были несколько разочарованы. Льдина ничем не выдавала своего почетного географического положения. Это была обычная льдина, довольно большая, покрытая таким крепким снегом, что лыжи почти не оставили на нем следов. И тишина, абсолютная тишина. Воздух был спокоен. Ни птичий крик, ни шум шагов, ни человеческий говор, ни даже движение льда не нарушали этого, какого-то совершенно удивительного безмолвия. После [132] семичасового рева винтов особенно остро воспринималась эта тишина. Механик Володя Гинкин открыл люк и стал выбрасывать чехлы. Другой механик, Ваня Шмандин, принимал их внизу. Первый механик, Константин Николаевич Сугробов, полез за инструментами. Жуков стал производить астрономические определения. И сразу стало шумно. Исчезло минутное романтическое очарование. Началась работа. Алексеева у самолета не оказалось. Этот, обычно спокойный и всегда размышляющий человек не стал тратить времени даром. Его стройная фигура темнела почти у самой торосистой гряды, окружавшей льдину со всех сторон. Он долго ходил вокруг, считал шаги, осматривался и, возвратившись, сообщил:
— Льдина хорошая. Может быть, взлетим без дополнительных работ.
И мы расположились на льдине Северного полюса. Мы зажили на нашей льдине так же, как жили на станции Маточкин Шар или на острове Рудольфа. Зачехлили моторы. Зажгли примус и натопили снега. Умылись и почистили зубы. Сделали записи в дневниках. Прошло три часа. Настал второй срок для астрономических наблюдений. Жуков, как всегда, сделал их точно, внимательно и объявил:
