Проработав всю ночь, Ширшов к утру закончил изготовление своей доморощенной лебедки. Утро, как указывалось уже раньше, понятие здесь весьма относительное. И днем и ночью солнце гуляет по горизонту на одной и той же высоте. Так бывает лишь здесь да на Южном полюсе. Право, стоит доехать до верха земного шара, чтобы наблюдать это изумительное явление! Так вот, ранним утром мы впряглись в нарты и отвезли их на край ближайшей трещины. Она напоминала небольшую дачную речку весьма причудливых и ломаных очертаний. Ледовые берега возвышались над водой, примерно, на метр. Там и сям высились беспорядочные нагромождения торосов. Свалив, с помощью друзей, два-три тороса в воду, Трояновский построил плавучий мост, перескочил по нему на противоположный берег и снимал оттуда необыкновенное зрелище.
Начиналась первая гидрологическая станция в районе Северного полюса. Священнодействуя, Ширшов прицепил к тросу первый батометр, проверил его термометры и скомандовал: [159]
— Трави!
За барабан лебедки сел Василий Сергеевич Молоков. Он медленно и осторожно опускал прибор в океан. Вода была спокойной, темноголубой, исключительно прозрачной. Счетчик отметил 50 метров, а мы все еще видели блестящее рыльце батометра. Молоков травил метр за метром. Счетчик показывал 100… 150… 200… 250… Гидролог остановил вращение, прицепил к тросу второй батометр. Еще через 250 метров под воду ушел третий прибор, и наконец, — четвертый. Следом помчался посыльный груз — почтальон. Достигнув прибора, он опрокидывал его, термометры фиксировали температуру воды своего уровня, приборы закрывали доступ иной воде.
Прошло несколько минут. Ширшов молча поднял руку вверх. Молоков начал медленно выбирать трос. Это была очень тяжелая работа: 1000 метров стального каната, опущенного в воду, весили много. Движения Василия Сергеевича, вначале резвые, постепенно становились медлительнее. Выбрав 50 метров, пилот виновато сказал: «Ох, и тепло же в этом климате!» — и охотно уступил свое место Спирину. Через несколько минут Спирин повторил фразу, сказанную Молоковым, и уступил свое место Ритсланду. С той поры слова о климате служили сигналом передачи рукоятей барабана сменщику.
Из глубины океана на поверхность вышел первый батометр. Дрожа от нетерпения, Ширшов отцепил его от троса, вооружился лупой и тут же, склонившись над трещиной, начал рассматривать показания термометров. Он недоумевающе записал донесение одного термометра, перевел глаза на другой и огорченно воскликнул: [160]
— Какая досада! Термометры врут.
Столбик ртути свидетельствовал, что на глубине 300 метров температура воды была плюс 0,62 градуса, «Не может быть!» — повторял Ширшов все время, пока тянули на свет божий второй батометр. Его термометры показали, что температура воды на глубине 500 метров была плюс 0,48 градусов. Сомнений не оставалось. В центре Ледовитого океана, на полюсе, проходил мощный слой теплой воды.
Пораженные этим крупнейшим научным открытием, мы, забыв об усталости, вертели барабан лебедки. Третий батометр принес также теплую воду. И лишь четвертый прибор, дежуривший на глубине 1000 метров, донес об отрицательной температуре. Правда, и там вода была сравнительно теплой: температуры фиксировали минус 0,17 градуса, в то время как обычная температура полярной морской воды равна минус 1,6 — минус 2 градуса. Открыв краники батометров, гидролог аккуратно слил воду каждого горизонта в стеклянные баночки. Они будут подвергнуты потом тщательному химическому анализу. В тиши своей палатки Ширшов определит соленость воды, содержание кислорода и ряд иных характеристик, по которым будет точно установлено происхождение мощного теплого течения. Но уже и сейчас ни у кого не оставалось сомнения, что эта вода доставлена на полюс мощным Гольфстремом. До полюса дошли воды, нагретые солнцем Флориды.
Ширшов не покинул своего поста до вечера. Он вновь и вновь опускал батометры на различную глубину, стремясь уточнить границы теплого течения, проверяя показания термометров. Всего было взято пятнадцать горизонтов. Оказалось, что слой теплой воды простирается [161] от глубины 250 до 610 метров. Наиболее теплой вода была на уровне 400 метров — плюс 0,77 градуса. Над теплым течением покоился слой холодной воды, идущий до поверхности, имеющей температуру минус 1,63 градуса. Мы с явным почтением взирали сверху на спокойную гладь океана. Никто из ученых мира, а тем более никто из нас не предполагал, что здесь окажется такая мощная подводная теплая река. Неожиданно у края льда мы заметили что-то вроде рыбки. Перегнувшись, я пытался достать ее рукой и едва не свалился в воду. Придя на помощь, Молоков держал меня за ноги, и я, не опасаясь за свою судьбу, ощупывал море руками. Через десять минут предприятие увенчалось полным успехом. Живность была вытащена на льдину. Это был рачок — бокоплав, длиною в пять-шесть сантиметров. Еще одна теория потерпела крах: воды центральной Арктики оказались обитаемы. Вечером Ширшов опустил в глубину планктонные сетки, и они доставили на поверхность кучу различных морских животных, начиная от микроскопических и кончая видимыми простым глазом.
И я вспомнил другую замечательную научную станцию, сделанную два года назад. Завершая свое высокоширотное плавание, ледокол «Садко» достиг широты 82 градуса 41,7 минуты! Это был очень крупный успех. Ни одно управляемое судно в мире не забиралось так далеко на север. Но не только широта радовала сердца участников экспедиции: впервые удалось добраться до вечных, так называемых абиссальных глубин океана, определить падение континентального склона. Своими приборами мы нащупали, в буквальном смысле слова, край земли. [162]
«Садко» стоял во льдах центрального арктического бассейна. На мачтах развевались праздничные флаги, увенчанные гордым вымпелом родины. По бескрайным просторам океана раскатился торжествующий салют троекратного гудка. В обледенелых снастях пронзительно метался ветер. Падал снег и моментально замерзал в воде, образуя прозрачный блинчатый лед — вестник быстро приближающейся полярной ночи. Где-то далеко на востоке, за тучами восходило солнце, чуть золотившее облака. На спокойную чугунную зыбь океана лег пурпурный, почти кровавый отсвет, придавая обстановке мрачную, дикую красоту.
— Начинаем станцию, — тихо скомандовал начальник экспедиции Георгий Алексеевич Ушаков.
Застучали и запели лебедки, опуская в нетронутые толщи моря научные приборы, низко, почти над нами пронесся радиозонд, уходя в пасмурную высь неба. «Глубина 2397 метров», — доложил геолог. Под килем корабля находилось заветное дно океана, о котором сложено столько легенд и нет ни одного проверенного сведения. К этим абиссальным глубинам были устремлены взгляды ученых всего мира, но никому еще не удалось разгадать их тайны.
Научные работники «Садко» работали торопливо и явно волнуясь. Первым в кают-компанию с сенсационным известием прибежал гидролог. Он сообщил, что в глубине океана батометры обнаружили необычайно мощный слой теплой воды, толщиной почти в полкилометра. Ее температура — плюс 2,6 градуса. Вскоре раздались радостные крики на корме корабля; все стремглав кинулись туда. Торжествующий и сияющий планктонолог высоко поднимал в воздух пойманного [163] им крупного уродливого красного рака.
— Один такой рачок на всем белом свете. Посмотрите, какой красавец! — радостно кричал ученый окружающим. — Правда, глаза у него слепые, но зачем ему зрение в вечной тьме абиссалия.
С чудовищной осторожностью мы выбирали трос трала, спущенного для ловли обитателей морского дна. И когда трал, наконец, лежал на палубе, биолог схватился за голову.
— Мало, — застонал он, — мало! Я всю жизнь мечтал об этом лове. Давайте, пока нет начальства, незаметно опустим трал вторично. Скорее, пока никто не видит!
И поняв жадность ученого, мы, оглядываясь, тайком, тихонько снова стравили за борт пять километров стального троса. Восемь часов длилась научная станция. Мы взяли там пробы воды восемнадцати различных уровней от поверхности моря до дна, выловили бесценные, единственные в мире, экземпляры донных животных и планктона, собрали уникальные пробы грунта и морских бактерий. Для каждого специалиста экспедиции эта станция явилась темой самостоятельной крупной научной работы.
— Из-за одной этой станции стоило послать специальную экспедицию, — характеризовал потом ее значение Ушаков.
5 июня — одиннадцатый день на полюсе
