26-го апреля в полночь мы покинули Южную седловину и отправились наверх. С момента выхода я шел на кислороде, расходуя его по литру в минуту. Я поднимался первым, одновременно прокладывая тропу для остальных. Мне казалось несправедливым заставлять шерпов с их тяжелой поклажей идти первыми. Тропить было тяжело, снегу было чуть ли не по пояс, и поднимались мы медленно. Башкиров и Виноградский пока берегли силы и шли вслед за индонезийцами. Дойдя до 8 300 метров, я понял, что мы идем не быстрее, чем в прошлом году. Я шел первым, Апа держался за мной, но остальные отставали. Я прокладывал путь до высоты 8 600 метров. После девяти часов такого подъема я вышел на Южную вершину, чувствуя, что сильно устал.
Поднимаясь вслед за мной, Апа закрепил перила на крутом участке от 8 600 до 8 700 метров, непосредственно перед Южной вершиной. Все участники поднялись на Южную вершину в одиннадцать утра. Я обсудил с Апой сложившуюся ситуацию. Он предложил поменяться ролями, сказав, что теперь первым пойдет он. Я спросил у него, где веревка. «Веревки больше нет», — ответил он. Я был сильно утомлен тропежкой и не мог продолжать путь, откапывая и связывая концы старых веревок. Работа на такой высоте очень быстро приводит к психологическому и физическому истощению. Поначалу я просто не понял его слов. «Так где же веревка?» Апа ответил, что все, что он взял с собой, ушло на последние сто метров маршрута, которые обычно перилами не провешивают. В этом он, конечно, был прав: снег здесь грозил обвалиться, и поэтому этот участок обязательно нужно было обработать, чтобы обезопасить себя на спуске. На такой высоте всегда приходится балансировать на грани возможного. Вещи, о которых внизу ты едва задумывался, наверху становятся определяющими, от них целиком зависит успех всей экспедиции. Можно отчаяться и опустить руки, а можно попытаться справиться и с этими трудностями. Не раз и не два меня внизу заверяли, что со снаряжением у нас полный порядок, а теперь я не знал, что и делать.
Апа предложил спуститься в лагерь и принести веревку. Но было уже слишком поздно. Время шло, и теперь нам предстояло выбирать: либо рискнуть и пойти к вершине, либо возвращаться назад. Тогда Апа, понимая, что допущенная ошибка им ошибка может сорвать всю экспедицию, решился на смелый шаг. Он в одиночестве вышел наверх и обработал маршрут с помощью оставшейся у нас сорокаметровой веревки и выкопанных им из снега обрывков старых перил. Я очень благодарен ему, поскольку за это время успел передохнуть и почувствовал, что силы стали возвращаться ко мне.
Со слов Давы мы поняли, что на 8 500 метров уже доставлены палатка и запас кислорода. Апа закрепил перила до верха ступени Хиллари. Наши участники пока находились в хорошей форме. Чуть позже половины первого Апа поднялся на ступень Хиллари. Изменений в погоде не предвиделось, резервный лагерь уже стоял. Это определило исход дела. Мы с Башкировым и Виноградским все же решились на штурм, хотя и прекрасно понимали, что достичь вершины сумеем лишь часам к трем, не раньше.
Мизирин шел медленно, зато вполне самостоятельно. Асмуджино передвигался нормально, но вид у него был, как у зомби. Его мысли, казалось, витали где-то далеко. Ивану подъем также давался с трудом, координация ухудшалась, но все же он был в состоянии воспринимать происходящее. Мизирин, как мы полагали, был наиболее вероятным кандидатом на успех. Все индонезийцы упрямо шли к цели, каждый из них стремился во что бы то ни стало покорить вершину. Поначалу я собирался продолжать восхождение только с одним из них, а остальных повернуть обратно. Но меня уговорили отложить окончательное решение до ступени Хиллари. Асмуджино, чье психическое состояние беспокоило меня больше всего, шел под присмотром Виноградского. Мне хотелось, чтобы с ним рядом был врач.
Первыми шли Башкиров и Мизирин, за ними я с Иваном, последними — Асмуджино и Виноградский. Гребень выглядел иначе, чем в прошлом году: выпало много снега, склон стал круче. Иван шел очень медленно, один раз он упал, едва успев задержаться на старых перильных веревках. Я стал объяснять ему, как правильно держать ледоруб на таком склоне. И тут я вдруг понял, что объясняю это человеку, который впервые увидел снег полгода назад. Первоначально нами планировался подъем по полностью подготовленному маршруту, с хорошими новыми веревками. Ледоруб тогда бы не особенно пригодился. Теперь же мне приходилось прямо на гребне проводить снежно-ледовые занятия с этим смелым и целеустремленным парнем. Маниакальное упорство индонезийцев так и осталось для меня загадкой. Я спортсмен, но я никогда не считал, что ради восхождения стоит жертвовать жизнью. А эти юные солдаты были прямо противоположного мнения. Для них вершина значила больше, чем жизнь.
Я полностью сконцентрировался на помощи Ивану, и так мы добрались до основания ступени Хиллари. Там я увидел мертвого человека[84] . Он лежал, запутавшись в свисавших со ступени веревках. Его кошки стояли так, будто он собирался идти вверх, чтобы преодолеть этот последний технический участок на пути к вершине. Опознать его я не сумел. Окружающие условия были весьма суровы, и с точностью я могу сказать лишь, что на нем была голубая куртка. Ни я, ни остальные участники, к сожалению, не смогли уделить ему внимание. Об этом я говорю с искренним сожалением, поскольку долг всех живущих — оказывать последние почести погибшим. Но я отвечал за трех индонезийцев, в которых едва теплилась жизнь. Шансов на успех у нас оставалось немного.
Я преодолел ступень Хиллари, за мной поднимались Иван и Асмуджино. Я переговорил с Башкировым, — пора было решать, не стоит ли отправить всех индонезийцев, кроме Мизирина, вниз. Апа и Дава уже ушли к вершине. К нам поднялся Виноградский. Он пытался заставить Ивана идти назад, но тот все лез по ступени Хиллари. Никто не хотел признать своего поражения. Я очень боялся, что индонезийцы исчерпают все свои силы на подъеме. Дойти до вершины — это одно, а вот спуститься вниз — совсем другое. Я понимал, что обратно им придется идти самим.
Очень медленно мы прошли еще немного и остановились в ста метрах от вершины. Там я посоветовал Ивану и Асмуджино вернуться. Они отказались.
Мы продолжили подъем. Я шел первым и в тридцати метрах от вершины встретил наших шерпов, Апу и Даву. Я сообщил им, что состояние Асмуджино и Ивана все ухудшалось, — теперь уже они оба шли как зомби. Мне хотелось повернуть их прежде, чем они потеряют способность передвигаться самостоятельно. Я понимал, что нам, скорее всего, предстояла ночевка в пятом лагере. Надо было как можно быстрее начинать спускаться. Было уже три часа дня, слишком поздно. Погода была спокойной, но вдалеке я заметил тонкую дымку облаков, окутывавших склоны. Индонезийцы шли так: сначала тяжко ступали одной ногой, потом с минуту отдыхали и лишь затем делали следующий шаг. В таком темпе до вершины было идти не меньше получаса. Я взошел на вершину, в тридцати метрах от меня поднимались Башкиров и Мизирин. На моих глазах обессиленный Мизирин свалился в снег. Неожиданно мимо него прошел Асмуджино и медленно, но верно направился к вершине. Дойдя до украшенного вымпелами треножника — «официальной» наивысшей точке земли, — он надел вместо альпинистской шапки военный берет и водрузил флаг родной страны… Я был поражен.
Решимость этого человека принесла успех всей индонезийской экспедиции. Все, дело было сделано, настала пора как можно быстрее спускаться отсюда.
Еще раз я оценил свое состояние. Я чувствовал себя неплохо, силы на спуск у меня еще оставались. Башкиров и Виноградский тоже были в норме. Мы втроем сохраняли способность трезво оценивать ситуацию и могли принимать обдуманные решения. Индонезийцы шли на автопилоте. В любой момент могло произойти непоправимое.
Я сфотографировал Асмуджино на вершине. Было уже полчетвертого — очень поздно. Башкиров поднялся на вершину, вслед за ним возвратился Апа, уже здесь побывавший. Его я немедленно отправил вниз для установки палатки в пятом лагере. Виноградскому оставалось несколько метров до вершины, когда я велел всем спускаться. Он развернулся и пошел назад, туда, где в восьмидесяти метрах от вершины находился Иван. Я подошел к Мизирину, который упал в тридцати метрах от заветной цели. Опустившись на колени, я сказал ему, что он покорил вершину. К моему удивлению, Мизирин встал и, собравшись с силами, начал спуск. Виноградского с Иваном мы нагнали в ста метрах ниже вершины. Не спорю, обидно было поворачивать их назад, когда они почти уже дошли, но на этот раз я был настроен решительно. Каждая минута была на вес золота. Нам непременно было нужно успеть в пятый лагерь засветло, иначе шансов на благополучный исход оставалось мало.
Вниз мы шли мучительно медленно и на Южную вершину добрались только к пяти часам
