Если так нужно, если задета честь роты... Да я готов и задаром везти этот груз на собственных лошадях, даже на собственной телеге!
– Вот человек! – радостно взмахнул руками толстяк в кирасе. – Щедрая душа – как все уладил!
– Вот это по-нашему. Молодец. – Солдаты уже дружески хлопали Уно по плечам. Гилберт втолковывал что-то Коротышке Дюпену.
«В конце концов, быстрее, чем ротный обоз, мы сейчас все равно ехать не можем. Не велика беда, если, удирая, придется кое-что сбросить с телеги... А за албанскую свинью мы еще сочтемся, мой капитан».
Эрнст Мансфельд был доволен. Почти счастлив. Еще бы – грохот орудий не смолкал уже третьи сутки. Мятежный чешский город Пльзень, не захотевший, вместе со всей остальной Чехией, восставать против императора и впустивший под защиту своих стен имперских солдат, был теперь плотно осажден. Апроши подведены почти к самым стенам. Один, последний натиск, и крепостная стена, уже неуклюже просевшая в двух местах, рухнет, открыв путь для его доблестных саксонцев, нанятых на деньги Евангелической унии, Венеции и Савойи... Беспорядочный огонь пльзеньцев подавлен меткой стрельбой с контрбатарей.
Незаконнорожденный сын испанского генерала, присвоивший себе титул графа, Эрнст Мансфельд, генерал Евангелической лиги, прижав к глазу подзорную трубу, впился взглядом в городские стены, заметив на них подозрительное оживление.
– Так и есть! Они опять готовят вылазку! Проклятые чехи! Если им удастся, как и в прошлый раз, добраться до брешь-батареи... – Он сплюнул, оторвавшись от окуляра, и окинул взглядом близлежащую местность.
– Капитан! Что вы стоите, как столб? Видите – они уже открывают ворота. Вперед, чтоб вам треснуть! Если католики прорвутся на правом фланге, я вам лично голову снесу!
Капитан, отдав честь, бросился к своим, расположившимся поблизости, на травке, словно на пикнике, солдатам.
– Встать! Ордер баталии! Мушкетеры – пали фитиль! За мной, скорым шагом! – Споро построившись, солдаты двинулись вперед. – Если католики прорвутся на правом фланге, я с вас шкуру спущу. Пошевеливайтесь, свиньи! Или вы хотите жить вечно?!
Видя такое рвение, генерал улыбнулся.
– Жакоб, коня мне! Я сам поведу рейтаров в атаку! Хочу отрезать горожанам путь к воротам, когда они побегут от моих орлов!.. Да передай приказ, еще двум дежурным ротам придвинуться к правому флангу, а то как бы мои орлы сами не побежали.
– Конрад! – В ее глазах был немой упрек. – Не уходи.
Он обнял ее за плечи.
– Так надо. Я получил письмо. Сегодня утром. Ты не поймешь. Это важно... Если я теперь останусь, то потом этого себе никогда не прощу.
– Ты меня разлюбил, да? Скажи правду...
– Я постараюсь вернуться... Дурочка. Я люблю только тебя. Тебя одну в целом свете.
– Не уходи! – Она крепко обхватила его руку, лицом уткнулась в плечо.
– Я не могу... объяснить тебе не могу. Тебе лучше об этом не знать... Но я всегда буду помнить тебя. Прощай, – на секунду он прижал ее к себе, поцеловал в лоб и оттолкнул... Вниз с холма, почти бегом, по пыльной дороге.
– Нет! – Она кинулась было за ним, споткнулась, упала. – Нет... – уже бессильным шепотом. И слезы отчаяния падают в нагретую утренним солнышком дорожную пыль. – Стой... Не смей уходить. Они же тебя убьют, Конрад...
Солнце в ее полных слез глазах, пылало, как тысячи костров аутодафе.
– Д-доктор Мориц Бэйнерд?
– Он самый... – Почтенный пожилой человек в черном немецком камзоле, открывший дверь, внимательно изучал неожиданного гостя и его стоявшую рядом взмыленную лошадь. – Какими судьбами?
– Ю-южным ветром занесло, – улыбнулся дюжий молодец, не менее внимательно изучая лицо доктора.
– Да, – кивнул Бейнерд. – На юге сейчас, наверное, жарко.
Радостно выдохнув, посыльный вынул из рукава и вручил доктору запечатанный свиток:
– Один в-ваш старый друг просил передать.
Мориц Бэйнерд, взяв сверток, торопливо спрятал его в рукав и улыбнулся:
– Не зайдете? Вам отдохнуть бы с дороги.
– Да я с-спе...
– Торопитесь?
Парень стеснительно улыбнулся.
– Ну тогда счастливого пути.
Вежливо кивнув, доктор захлопнул дверь. Посыльный, не вставая в стремя, запрыгнул на коня и помчался дальше, на север... Южный ветер все еще дул ему в спину.
«Вечер. Седьмое число. Полный подвал подозреваемых. – Хорват устало провел ладонью по лицу. – Голова пухнет от допросов, в ушах свербит от их жалобных воплей... И ничего. Трухзес пропал. Албанцы эти пропали. От масонов никакого проку... Будь моя воля – всех бы их на один костер. Но кто будет строить для Господа храмы? Хотя вся эта их геометрия так близка к каббалистике и сатанизму, что отличить почти
