— Борис, это выше моих сил, — простонала Оля. — Я пока могу держать его, не пустить к нам… Но он убьет старика!
Серая лапа с растопыренными когтями уже была занесена для последнего удара. Борису казалось, что он физически ощущает излучение злобного торжества, исходящее от чудовища. У него не было и одной секунды, чтобы принять решение… И то, что он сделал, результатом осознанного решения не было. Он видел только беспомощного, окровавленного старика, сжавшегося в предсмертном ужасе возле обогревших руин.
Борис шагнул вперед, сквозь прозрачно-фиолетовую стену купола, за пределы своего островка безопасности.
— Эй, ты, пугало! — заорал он. — Смотри-ка сюда!
Он выхватил из пакета книгу, сорвал газетную обертку, и Хогорт повернулся к нему.
— Нет! — закричала Оля.
Размахнувшись, Борис швырнул книгу в Хогорта. Он ни на что не рассчитывал… У него просто не было другого оружия.
Время замедлило свой бег. Долго, очень долго смотрел Борис, как летит, кувыркаясь, книга, как сверкают красные отблески чужого заката на золотых замках, лопающихся со звоном перетянутых струн. Тяжелая книга раскрылась и ударила Хогорта в грудь.
Рев чудовища потряс темно-синие небеса. Оранжевое пламя в одно мгновение охватило Хогорта, и три рубиновых луча взметнулись над умирающим солнцем иного мира. Три звезды загорелись в небе, сияя подобно небывалым алмазам изумительной красоты. И там, в центре алмазного треугольника, медленно вращалась галактическая спираль, преддверие скрытых измерений.
Огненный шар, в который превратился Хогорт, поднимался ввысь. Багровое солнце быстро темнело, его гаснущий свет окрашивал безрадостную долину во все более мрачные и тревожные тона. Пропал фиолетовый купол; Оля и Борис бежали к Верстовскому. Но прежде чем они успели, все померкло и для них, и для этого мира.
11.
Борис открыл глаза. Он сидел на стуле в знакомой комнате, у окна, за которым светило солнце, не багровое, а привычно-желтое, полуденное… Но что это за комната? Борис сделал мучительное усилие, чтобы вспомнить. Ну конечно, комната Верстовского. Но это не могла быть его комната, потому что прежде все в ней было разгромлено! А теперь — все как раньше, даже графин с настойкой стоит на столе. Графин, который был разбит вдребезги, стоит на столе! Борис на секунду зажмурился. Ничто не изменилось.
Кто-то прикоснулся к его плечу. Борис вздрогнул и обернулся. Это была Оля.
— Я ничего не понимаю, — пробормотал Борис. — Эта комната… Где Верстовский?
— Там, — она показала в сторону кровати.
Борис встал и подошел ближе. Старик лежал на кровати поверх покрывала, в невредимой одежде, с закрытыми глазами. Ни крови, ни ран… Ничего. Старик ровно и спокойно дышал.
— Он спит, — сказала Оля. — Думаю, с ним все в порядке.
— Черт, — Борис нервно провел рукой по волосам. — Так не бывает. Опять какие-нибудь фокусы времени?
Сказав это, он машинально взглянул на часы, потом посмотрел на Олю.
— Когда мы сюда приехали?
— Около полудня, наверное. Или немного раньше.
— Сейчас без десяти двенадцать. Я бы мог подумать, что мои часы испортились, но солнце, оно не испортилось! Похоже, в это время мы только входили сюда! Но может быть, прошли целые сутки… А то и не одни?
— Вряд ли, — ответила Оля.
— Бред какой-то, — вздохнул Борис. — Ладно, пошли отсюда, пока он не проснулся. Мне бы не хотелось объясняться с ним насчет…
— Не придется. Он не может помнить того, чего с ним не случилось.
— С ним? — Борис бросил взгляд на безмятежное лицо спящего старика. — С ним, отлично… Но с нами?
— С нами — да. Но все равно, идем… Что мы ему скажем, как у него в гостях оказались?
Они спустились по лестнице, прошли мимо двери в подвал — самой обыкновенной двери в самый обыкновенный подвал — и вышли на улицу, прикрыв за собой неповрежденную входную дверь.
Но вмятина на дверце машины Бориса от удара о дерево никуда не исчезла… Она была хорошо видна, потому что лучи солнца падали уже под другим углом. Борис вновь посмотрел на часы. Они показывали половину четвертого.
— Поздравляю вас, — прозвучал за их спинами мягкий, ироничный, сожалеющий голос.
Оля и Борис обернулись вместе.
— Поздравляю, — повторил Монк.
— Вы! — воскликнул Борис. — Что вы здесь делаете?
— Я наблюдал за вами. Я не мог вмешаться, но наблюдать я мог. Вы сделали именно то, чего добивался Кремин. Вы думаете, с Хогортом и книгой все кончено? Книга не уничтожена. Хогорт ушел с ней, и он вернется, сильнее, чем прежде. Вы спасли жизнь одного человека, но поставили под угрозу судьбу целого мира. Нашего мира. Все начнется сначала. Стоил ли ваш Верстовский такой цены?
— Не знаю, — ответил Борис устало. — Я не философ. Это вы с Креминым сами разбирайтесь.
— Едва ли я когда-нибудь увижу Кремина… И вы тоже.
— С вашего позволения, — сказал Борис, — мы поедем домой.
Монк помолчал, чуть отстранился. Борис и Оля сели в машину, Борис включил двигатель. Когда он разворачивал машину, Оля смотрела на одинокую фигуру в черном, и странная, глубокая печаль не отпускала ее.
Дома у Бориса они долго не разговаривали, если не считать обрывочных реплик. Оля начинала возиться на кухне, потом бросала, садилась, листала какие-то книги. Борис подходил к пианино, брал несколько случайных аккордов…
— Нет, — сказал он наконец, в очередной раз пробежавшись по клавишам. — Всего этого не могло быть.
— Но у нас есть неопровержимое доказательство, — проговорила Оля.
— Какое?
Она принесла из кабинета ларец с драгоценностями, подаренный Александром Ланге, поставила его перед Борисом и откинула крышку.
— О, да, — выдохнул Борис, щурясь от блеска сияющих камней, — это, действительно, доказательство.
— Но что нам с этим делать?
— Боюсь, что ничего.
— Ничего?
— Ну, да. Не толкаться же у ювелирного магазина. И мы не сможем открыть под них счет в банке или что-то наподобие, потому что нас сразу спросят, откуда это у нас? Это даже не просто камни и золото, это и огромная художественная ценность. А мы и посоветоваться с юристом или другим знающим человеком не сможем — нам зададут тот же вопрос.
— Выходит, нам от этого нет никакой пользы? Мы — нищие миллионеры?
— Да, мы — нищие миллионеры. Но польза есть.
— Какая же?
— Сейчас все случившееся еще слишком ярко, слишком свежо. Но пройдет время, и мы неизбежно начнем спрашивать себя — а в своем ли мы уме, не стали ли жертвами галлюцинаций, не обманывают ли нас фантомы ложной памяти? Не затаилось ли в нас безумие, готовое нанести новый удар? И вот тогда… Тогда мы достанем этот ларец, подержим в руках эти драгоценности, твердые, реальные. Настанет день, когда этот ларец будет единственным средством для нас.
— Единственным средством, — тихо повторила Оля.
— Чтобы сохранить рассудок, — сказал Борис.
