открыть свои планы этому жалкому существу, не могло быть и речи.
Немного осмелев, доктор Шавуль продолжал:
– Больше всего я беспокоюсь за свою дочь. Как еврейке ей запрещено поступать в университет. А она такая умная девочка... С работой ей тоже тяжело. Стоит кому-то взять ее на службу, как приходят люди из Бааса и «советуют» ее уволить... И платят ей везде очень мало. Много платить боятся: обвинят в пособничестве...
Наступило тягостное молчание, затем доктор робко спросил:
– Зачем вы пришли ко мне, мистер? Чем я могу вам помочь?
Ужасно смутившись, Малко заставил себя улыбнуться:
– Я только хотел узнать, как вы поживаете... Ваши бейрутские друзья беспокоились о вашем здоровье.
Шавуль покачал головой:
– Бейрут – это так далеко... Что ж, скажите, что у меня все хорошо. К счастью, у нас еще есть действующие синагоги... в общем, передайте, что все не так уж плохо.
– Обязательно передам, – пообещал Малко.
Да, он это передаст, да еще кое-что от себя добавит.
Он встал, достал из бумажника две купюры по сто динаров и сунул их под телефон.
– Это за консультацию, доктор, – сказал Малко. – Всего доброго. – И открыл дверь, прежде чем Шавуль успел что-либо возразить. Последнее, что он увидел с порога, было лицо доктора, сморщенное в благодарной улыбке.
Малко с гнетущим чувством вышел на улицу. В Багдаде таких, как Шавуль, насчитывалось около восьми тысяч. Большинство своих евреев иракцы выслали из страны, конфисковав все имущество, но эту горстку оставили – то ли в качестве заложников, то ли как мишень для погромов на случай, если горожане станут тосковать от безделья.
Задача Малко становилась все более нереальной. В Багдаде он больше никого не знал. Оставшись наедине с собой, он стал вполголоса поносить Теда Хейма самыми нелестными словами.
Живя в атмосфере постоянной лжи, некоторые агенты в конце концов заболевали ею сами и начинали принимать желаемое за действительное. Пройдя долгий путь, сомнительные данные воспринимались ими как неоспоримые факты.
Теперь ему совершенно не хотелось выходить на связь с полковником Абдулом Хакматом. Это могло закончиться полным провалом всей операции. Тогда он мог рассчитывать увидеть Виктора Рубина только на эшафоте площади Аль-Тарир. И хорошо еще, если не рядом с собой.
Он с облегчением окунулся в суматоху Саадун-стрит, не без труда отрешившись от печального мира доктора Шавуля.
У генерала Латифа Окейли были круглые выпученные глаза, напоминавшие глаза больного крокодила. На верхней губе, как нарисованная, чернела тонкая полоска усов. Говорил он важно, неторопливо и с причмокиванием. Ежедневно генерал проводил больше двенадцати часов в своем кондиционированном кабинете армейской службы безопасности, лично изучая каждое досье и делая на папках микроскопические пометки разноцветными карандашами.
Большая голова, сидящая на худых костлявых плечах, придавала ему несколько комичный вид, но при встрече с ним никто и не думал смеяться: Латиф Окейли был воплощением подозрительности и считался самым опасным человеком в Ираке.
Будучи главой «директората» армейской службы безопасности, он держал в поле зрения всех и каждого, не подчиняясь в то же время никому. У него была лишь одна-единственная слабость: во время официальных визитов он требовал, чтобы его бронированный «мерседес» сопровождали двенадцать мотоциклистов в сверкающих серебристых шлемах.
В послужном списке генерала Окейли было бесчисленное количество произведенных арестов и приведенных в исполнение смертных приговоров. Он не был ни садистом, ни кровожадным маньяком: он лишь хорошо знал свое дело. Правительство наметило ему план по раскрытию государственных преступлений, я что он мог поделать, если нормы плана оказались сильно завышены...
Сейчас генерал неторопливо прихлебывал чай, глядя на досье Малко, лежавшее перед ним на столе. В этот раз – случай поистине небывалый – баасистская контрразведка потрудилась предоставить ему свой отчет о визите Малко к доктору Шавулю.
Генерал задумчиво рассматривал фотографию Малко, приложенную к его заявке на визу. В том, что иностранный журналист попытался встретиться с местным евреем, не было, в общем-то, ничего удивительного. Это, кстати, являлось достаточным основанием для немедленной высылки журналиста из страны, чего и требовали баасисты. Но генерал сказал «нет». По какой-то непонятной причине этот элегантный белокурый иностранец вызывал у него серьезные подозрения. Поскольку он сразу же после приезда отправился к доктору Шавулю, у него наверняка были тесные контакты с евреями за рубежом.
Это делало его безусловно опасным. Генерал Окейли решил, что журналист может явиться звеном длинной цепи... Он взял зеленый карандаш и написал на личном деле Малко: «Выдать журналистское удостоверение. Установить непрерывное наблюдение».
Зная, что большинство его подчиненных бездарны и ленивы, он дважды подчеркнул слово «непрерывное».
Затем Окейли написал короткую записку полковнику Чиркову, багдадскому шефу ГРУ, и сопроводил ее фотографией Малко. Русские время от времени оказывали ему кое-какую помощь не столько ради интересов совместной работы, сколько для того, чтобы лишний раз напомнить о себе.
Зато они располагали такой техникой, о которой генерал Окейли мог только мечтать. Ведь у него не было даже завалящей ЭВМ.
Он встал и отправился на обед. И только сидя на мягком сиденье «мерседеса», катившего по старому мосту Щуда в центре Багдада, он понял глубинную причину своего беспокойства: взгляд белокурого иностранца был слишком острым, слишком проницательным, чтобы принадлежать простому журналисту.
Глава 4
Сидя в кресле в холле «Багдад-отеля», Малко изнывал от тоски. К счастью, в баре нашлась его любимая водка – «Крепкая», но она не помогла ему избавиться от разочарования после встречи с доктором Шавулем. Малко тщетно ломал себе голову, не находя никакого решения. Было десять часов вечера, и Саадун-стрит уже почти опустела. Это объяснялось легко: висящий на груди автомат заменил в иракской столице дружеское рукопожатие.
Кроме него, в отеле жили только немногочисленные восточноевропейские бизнесмены, да еще группа японских туристов, которые день-деньской лазили по развалинам Ниневии. Ему, похоже, не оставалось ничего другого, как присоединиться к ним. Просидев два часа в коридорах Министерства информации – убогого строения, расположенного на Аль-Иман-Аддам-стрит, в другом конце Багдада, – он стал обладателем иракского журналистского удостоверения, которое не наделяло его ровно никакими правами, разве что избавляло от постоянных полицейских проверок с целью выяснения личности. Чтобы получить этот могущественный документ, ему понадобилось собрать не меньше десятка подписей.
Что же до освобождения Виктора Рубина, то теперь оставалось только отыскать сказочную лампу Алладина и выколдовать из нее полк морской пехоты и несколько танков.
Покинув кресло, Малко стал осматривать достопримечательности первого этажа и вскоре обнаружил комнату с включенным телевизором. Это было лучше, чем ничего. Он вошел и сел неподалеку от другого европейца – энергичного и приветливого на вид человека с короткими седеющими волосами и в квадратных очках без оправы.
Малко стал рассеянно смотреть на иракского телекомментатора. В следующую секунду он вздрогнул: на экране крупным планом появился повешенный. Сначала Малко решил, что это отрывок из какого-нибудь фильма, но затем камера отъехала назад, я показалась площадь Аль-Тарир. Повернувшись в сторону, камера остановилась на группе зевак, которые грозили кулаком висевшим на виселице трупам. Один из любопытствующих, заметив кинооператора, широко улыбнулся в объектив.
Затем на экране появилась девушка, исполняющая танец живота в сопровождении ансамбля народных инструментов. Комментатор сказал еще несколько слов и пропал, состроив зрителям бодрую улыбку. Сосед
