Ирина Дедюхова Армагеддон № 3

Ямщиков.

— А разве это твое дело, Гришенька? — рассмеялась женщина и кокетливо добавила: — Или у тебя какие-то планы на вечер?

Флик все-таки вывернулся из-под него и теперь с любопытством рассматривал интересную худощавую женщину с крашенными хной волосами, в шубке из голубой норки. Наталия усмехнулась Ямщикову, как усмехаются женщины, сознающие свою силу и власть над слабой мужской натурой. Флик, то есть Марина, конечно, изо всех сил старалась запомнить, как Наталия Семеновна ломает брови дугой и с улыбкой пристально смотрит в глаза Ямщикову. Хотя именно сейчас Марине было даже представить невозможно, что она сможет так же неотрывно посмотреть Ямщикову в глаза. И вот так резко встряхивать головой, чтобы рыжие волосы рассыпались по плечам, Марина тоже не умела. А ей зачем-то это очень надо было. Именно сейчас. И то, что у нее никогда не получится то, что сейчас на ее глазах завязывалось между Наталией и Ямщиковым, вызывало только одно желание — уткнуться в подушку и завыть.

Фыркнув, Григорий вышел с сигаретами из купе. В ближнем тамбуре возился с углем донельзя довольный, мурлыкавший что-то под нос, Петрович. Увидев Григория, он вместо приветствия встал с корточек и пропел, не выпуская из рук угольный совок:

На тот большак, на перекресток
Уже не надо мне на все парах спешить!
Жить без любви, конечно, просто,
Но только на хер вхолостую жить!

— Ты чего такой, Григорий? — радостно спросил Петрович, прекратив петь. — Гляди, какая погодка чудесная!

Проводник неопределенно махнул рукой в окно позади себя, где вовсю злобствовала серая вьюга с мелким колючим снегом.

— Ты видел, кто к нам сел? — резко перешел к сути Ямщиков. — Я с этой бабой жил три года еще до Чечни, Петрович! Муж у нее, видите ли, теперь шибко ласковый! Я говорил тебе, что все бабы — суки, а ты мне не верил! Вот пойди и посмотри на нее!

— То есть как это она к вам села? — с тревогой спросил проводник. — Я ведь ей сразу сказал в восьмом купе устраиваться. Серафима Ивановна давно просила женщину к ней подсадить, скучно ей, поговорить не с кем… Причем ведь я ее попросил в другие купе не соваться, мол, люди спят еще… Странно это, Гриша.

— Да что странного? — в запальчивости повысил голос Ямщиков. — Говорю же, сука! Тут же нашла какого-то козла! Сидит сейчас, улыбается…

— А твоя-то как на такое смотрит? — перебил Петрович.

— Кто это? — не въехал сходу Ямщиков. — А-а… эта. Не знаю, не задумывался, кто еще в такой дурацкой ситуации за меня переживает. Ей-то какое дело?

— Гриша, ты что? — всплеснул руками проводник. — Мне кажется, что у вас только что-то наклевываться начало, я даже присмотрелся к ней… Решил, что она очень даже ничего… Зачем тебе какое-то старье в прошлом ворошить, Гриша?

— Да присматривайся ты, к кому хочешь, — сказал Григорий, потушив сигарету. — Мне, сам понимаешь, надо расставить кое-какие точки над «i».

— Ты ее любишь? — тихо спросил Петрович.

— Чо, совсем дурак? — в недоумении ответил вопросом Ямшиков.

— Тогда зачем ты это делаешь? — все так же тихо спросил проводник. — Знаешь, явись сейчас ко мне моя бывшая, я бы спокойно ее в восьмое купе отправил и ничего ломать в моей теперешней жизни не позволил. Хотя, спасибо ей большое, особо и ломать у меня нечего, но все равно бы не стал переживать эту лабуду заново. Было — и прошло!

— Только села к нам в вагон не твоя бывшая, а моя!  — окончательно решив для себя что-то, отрезал Ямщиков. — Это — судьба, Петрович, а от судьбы прятаться глупо. Давно сделал для себя вывод, что мужики делятся на цуциков, вроде тебя, и собственников, вроде меня. Объяснять разницу долго, да и ни к чему. Но только это — моя баба. Со всеми вытекающими.

Почти сразу за Ямщиковым, вернувшимся из тамбура, в купе влез Петрович, грязной тряпкой вытирая руки от угольной пыли. Он бесцеремонно уселся рядом с Наталией, вдумчиво проверил билет, а за постель попросил дать без сдачи, терпеливо ожидая, пока она найдет сорок четыре рубля мелочью в объемистом ридикюле.

— Здесь вам с двумя дамами шибко жирно будет, — сказал он, не глядя на вспыхнувшего Григория. — В восьмом купе бабушка едет, божий одуванчик… Ведь сразу сказал вам идти в восьмое купе. Предупредил, что люди спят. Потом вас вылавливай во всех купе… Шустрая вы дамочка, оказывается.

— Восьмое, так восьмое, — гордо сказала Наталия Семеновна, жестом останавливая Ямщикова, попытавшегося вставить за нее словечко.

Петрович вышел, и Наталия Семеновна, обиженно поджав полные губы, принялась медленно собирать уже разложенные вещи. Собственник Ямщиков, сидя на одной полке с мрачно глядевшей в окно Мариной, только попискивал, как цуцик:

— Наташ, да ты что? Что ты его слушаешь-то? Оставайся! Никто ведь не возражает!

Наталия с глубокими грудными вздохами еще более замедлила сборы. Она возилась бы до вечера, если бы неожиданно не вмешался Седой. Приподнявшись на локте, он тихо, но твердо сказал прямо в лицо стоявшей посреди купе Наталии Семеновне:

— А ну-ка, пошла отсюда, шалава наглая! Тюти-мути тут еще разводит! Ей проводник сказал в восьмое купе отправляться, так она сюда лезет! Здесь и без тебя дышать нечем!

Ямщиков и Марина с удивлением уставились на Седого, о котором решительно забыли в процессе мучительных душевных переживаний, вызванных появлением новой попутчицы.

— А зачем хамить? — попыталась быть гордой Наталия Семеновна.

— Ну ты уж вообще, Седой! Как-то нехорошо получается, — растерялся Григорий.

— Ты, Ямщиков, немедленно заткнешься и попытаешься работать головой! А ты — пошла вон отсюда! — безапелляционно приказал Седой, подкрепив слова довольно грубыми жестами.

Наталия вышла, резко дернув дверь, Ямщиков посмотрел ей вслед каким-то скучным, собачьим взглядом. От происходящего вокруг Марине было не по себе. Хуже всего, что она снова начала жалеть, что теперь уже только женщина. Что-то не соглашалось внутри с этим взглядом Григория, из-за которого ей было до слез обидно чувствовать себя глупой и беспомощной.

Седой спустился с верхней полки, будто невзначай болезненно пнув Ямщикова в лодыжку. С шумом принюхиваясь своим костистым носом, он произнес странную вещь, от которой Марине стало еще больше не по себе:

— Это сама Ложь к нам пожаловала… Сладеньким пахнет! Тлением! И такой белесой пудрой, как на чумных мертвецах… И от тебя, Ямщиков, уже идет слабенький запашок… Похоже, наш Факельщик прав, я теперь даже их чую!

— Да что ты врешь, Седой? На публику работаешь? — зло сказал Григорий, которого уже вовсю понесло. — Так скажи прямо, будто и от Наташки так пахнет! А потом попытайся пояснить свое собственное заявление о том, как ты нюх потерял. Чего ты Флику честно не скажешь, что ни хера не чуешь с момента посадки? Решил из этой вот матрешки — Факельщика воспитывать? Развивать педагогически в бабе всякие иллюзии и фантазии? Только мне не надо больше шаньги мазать, лады? Для начала сам разберись, когда ты врешь, а мне без надобности.

— А вот тут ты здорово ошибаешься, дорогой! — саркастически заметил Седой. — Я отрицать не стану, что с нюхом у меня были большие проблемы… Отчего бы Флику заодно не сообщить, из-за чего у меня такие проблемы возникли. Чего замолчал? Расскажи, как под руководством