Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

машину войны и аппарат Государства. Речь идет о двух сборках, которые не только различаются по природе, но и по-иному количественно определяются в отношении «данной» абстрактной машины. Тут не одно и то же отношение к филуму, к диаграмме; тут не одни и те же линии, не одни и те же компоненты. Именно такой анализ двух сборок и их коэффициентов показывает, что машина войны сама по себе не имеет войны в качестве собственной цели, но обязательно принимает ее как свою цель, когда позволяет себе быть присвоенной аппаратами Государства. Именно в этом весьма точном пункте линия ускользания и абстрактная витальная линия, каковую первая осуществляет, оборачиваются линией смерти и разрушения. Следовательно, «машина» войны (откуда и ее имя) куда ближе к абстрактной машине, чем к аппаратам Государства, лишающим машину войны ее способности к метаморфозам. Письмо и музыка могут быть машинами Войны. Чем больше сборка открывает и умножает соединения и расчерчивает план консистенции с его кванторами интенсивностей и консолидации, тем ближе она к живой абстрактной машине. Но сборка отклоняется от абстрактной машины в той мере, в какой она замещает творческие коннекции конъюнкциями, создающими блокировки (аксиоматика), организациями, создающими страты (стратометрии), создающими черные и дыры (сегментометрии), обращениями в линии смерти (делеометрии). Итак, происходит целый отбор сборок согласно их способности расчерчивать план консистенции с увеличивающимся числом соединений. Шизоанализ — это не только качественный анализ абстрактных машин по отношению к сборкам, но также и количественный анализ сборок по отношению к предположительно чистой абстрактной машине.

Есть еще и последняя точка зрения, точка зрения типологического анализа. Ибо существуют общие типы абстрактных машин. Одна или несколько абстрактных машин плана консистенции не исчерпывают и не господствуют над всей совокупностью действий, конституирующих страты и даже сборки. Страты «обретают» себя на плане консистенции, формируя сгущения, коагуляции и пояса, способные организовываться и развиваться, следуя осям другого плана (субстанция-форма, содержание — выражение). Но в этом смысле каждая страта обладает неким единством консистенции или композиции, относящемся, прежде всего, к субстанциальным элементам и формальным чертам, — единством, свидетельствующем в пользу собственно абстрактной машины страт, которая главенствует на таком другом плане. И есть третий тип — дело в том, что на аллопластических стратах, особо благоприятных для сборок, возникают абстрактные машины, компенсирующие детерриторизации ретерриторизациями и, главным образом, декодирования сверхкодированиями или эквивалентами сверхкодирования. В частности, мы увидели, что, если абстрактные машины и открывают сборки, то они также и закрывают их. Машина слов- порядка сверхкодирует язык, машина лицевости сверхкодирует тело и даже голову, машина порабощения сверхкодирует или аксиоматизирует землю — речь никоим образом не идет об иллюзии, а о реальных машинных эффектах. Мы не можем более говорить, что сборки располагаются на количественной шкале, измеряющей, насколько близко или далеко они от абстрактной машины плана консистенции. Есть типы абстрактных машин, которые не перестают работать друг в друге и качественно определяют сборки — абстрактные машины консистенции, сингулярные и мутантные, с умноженными коннекциями; абстрактные машины стратификации, окружающие план консистенции другого плана; и аксиоматические или сверхкодирующие абстрактные машины, представляющие тотализации, гомогенизации, конъюнкции завершения. Каждая абстрактная машина отсылает к другим абстрактным машинам: не только потому, что те являются неотъемлемо политическими, экономическими, научными, художественными, экологическими, космическими — перцептивными, аффективными, активными, мыслящими, физическими и семиотическими, — но и потому, что они переплетают свои разнообразные типы, как и свои соперничающие осуществления. Механосфера.

На пути к «сложностному» мышлению

Сложностное мышление следовало бы рассматривать скорее как метод для понимания разнообразия, чем как объединенную метатеорию. Его эпистемологическая ценность могла бы прийти из признания изощренно сложного характера природы и общества. Не то, чтобы правил не существует, но правила создаются и меняются в непрерывном процессе преднамеренных действий и уникальных взаимодействий.

Мануэль Кастельс (Информационная эпоха: экономика, общество и культура)

Сегодня нередко можно услышать, что в цивилизационном движении имеет место некий «поворотный пункт» (Фритьоф Капра) или «макросдвиг» (Эрвин Ласло). Причем речь идет не только об очевидных изменениях в природе и общественных отношениях, но и о парадигмальном сдвиге, затрагивающем одновременно наши идеи, ценности, телесную организацию и само восприятие мира. Такие изменения во многом стимулированы достижениями современных технологий, пронизывающих почти каждый аспект существования, влезающих буквально нам под кожу (бодрийяровское время симулякров). При этом немало слов сказано и о тех рисках, каким подвергается жизнь на земле именно из-за такого рода внедрений (Ульрих Бек). Особо отмечаются недавние достижения в области нанотехнологий и связанная с ними конвергенция разнородных дисциплин, так называемая NBIC-конвергенция, где осуществляется попытка наведения мостов между традиционно разнесенными исследовательскими направлениями, осуществляется поиск точек резонанса между ними. Но что более важно, такая конвергенция имеет место и между разными уровнями, или стратами, реальности: социальным, психологическим, материальным и возможными другими. Причем в свете этой конвергенции ставится под сомнение справедливость фундаментальных дихотомий типа: «субъект — объект», «живое — неживое», «разум — материя» и т. д., к тому же подобное сомнение очередной раз ставит проблему осмысления «интерфейса» между реалиями, на которые указывают данные термины, что требует особого языка и, соответственно, концептуального аппарата, выходящего за пределы устоявшихся способов описания в рамках подобных оппозиций. Именно в этом пункте уместен термин «сложностность» (в отличие от «сложности»), о котором повествует приведенный эпиграф. «Сложностность» говорит не о запутанности и не о сложносоставном характере тех или иных образований (в картезианской стилистике), скорее речь идет именно об особой парадигме, каковая «…выкапывает и реанимирует невинные вопросы, которые мы были вымуштрованы забывать и презирать… [Она предполагает] прогресс познания, который приносит нам неведомое и таинственное. Тайна не открывается только избранным; она освобождает нас от всякой бредовой рационализации, которая претендует на то, чтобы свести реальное к идее, и она несет нам, в поэтической форме, весть о непостижимом и невероятном»[688]. То есть, сложностность, как парадигма, задается не необозримостью состава того или иного объекта, но теми необходимостями, какие вызывают к жизни новый специфический стиль мышления, ориентированный на схватывание той динамики (часто именуемой термином «становление»), которая со все большей очевидностью проникает во все поры как социальной жизни, так и психического или физического существования человека (причем проникает так, что порой стираются границы между социумом, психикой и физико-биологически истолковываемой реальностью). Для схватывания подобной сложностности, не укладывающейся полностью в рамки имеющихся в наличии способов осмысления «положения человека в космосе» (да и самого космоса), необходимы особые философские технологии, направленные не только на объяснение сложившегося положения дел, но и на концептуальное обеспечение жизни (а не выживания) в новых реалиях — жизни в них, а не изменения, ибо меняются они сами. Одним из вариантов (или резервуаров) такой концептуальной технологии может служить, в том числе, двухтомник Ж. Делеза и Ф. Гваттари Капитализм и шизофрения, состоящий из Анти-Эдипа и Тысячи плато.

И если первый том — Анти-Эдип — порой воспринимается как полемическая