все детали его сложной пространственной структуры, и позволяет ему поместить все свои внутренние слои «топологически в контакт» с внешним, или, скорее, с поляризованным пределом (отсюда особая роль живой мембраны). Развитие страты в эпистрату и парастрату происходит не через простые индукции, а через трансдукции, принимающие в расчет усиление резонанса между молекулярным и молярным независимо от порядка величины, принимающие в расчет функциональную эффективность внутренних субстанций независимо от дистанции, а также принимающие в расчет возможность размножения и даже переплетения форм независимо от кодов (прибавочные стоимости кода или феномены транскодирования, а-параллельного развития).[68] Третья крупная группа страт определяется не столько сущностью человека, сколько, опять же, новым распределением содержания и выражения. Форма содержания становится скорее «аллопластической», нежели «гомопластической», то есть вызывает модификации во внешнем мире. Форма выражения становится скорее лингвистической, а не генетической, то есть действует благодаря постигаемым, передаваемым и модифицируемым извне символам. То, что мы называем человеческими свойствами — технология и язык, инструмент и символ, свободная рука и податливая гортань, «жест и речь» — это, скорее, свойства такого нового распределения, так что трудно начинать с человека как абсолютного истока. Начиная с анализов Леруа-Гурана мы видим, как содержания связываются с парой рука — инструмент, а выражения — с парой лицо — язык, облик — язык.[69] Рука должна пониматься не просто как орган, а как некое кодирование (цифровой код), динамическое структурирование, динамическая формация (мануальная форма, или мануальные формальные черты). Рука как общая форма содержания продолжается в инструментах, которые сами являются формами в действии, подразумевающими субстанции как оформленные материи; наконец, продукты суть оформленные материи, или субстанции, служащие, в свою очередь, в качестве инструментов. Если формальные мануальные черты конституируют единство композиции страты, то формы и субстанции инструментов и продуктов организуются в парастраты и эпистраты, которые сами функционируют как подлинные страты и маркируют прерывности, разломы, коммуникации и диффузии, номадизмы и оседлости, множественные пороги и скорости относительной детерриторизации в человеческих популяциях. Ибо благодаря руке как формальной черте или общей форме содержания достигается и открывается главный порог детерриторизация, некий ускоритель, который сам по себе допускает всю подвижную игру сравнительных детерриторизации и ретерриторизаций, — именно феномены «задержки развития» в органических субстратах делают возможным такое ускорение. Рука — это не только детерриторизованная передняя лапа; свободная рука сама детерриторизуется по отношению к хватающей и локомоторной руке обезьяны. Должна приниматься во внимание и синергетическая детерриторизация других органов (например, ноги). Должна приниматься во внимание и коррелятивная детерриторизация среды: степь как ассоциированная среда куда более детерриторизована, чем лес, она оказывает выборочное давление детерриторизации на тела и технику (именно в степи, а не в лесу, рука смогла появиться как свободная форма, а огонь — как технически оформляемая материя). Наконец, должна приниматься во внимание и дополнительная ретерриторизация (нога как компенсаторная ретерриторизация руки, также осуществляемая в степи). В этом смысле надо создавать органические, экологические и технологические карты, выкладываемые нами на плане консистенции.
С другой стороны, язык появляется как новая форма выражения или, скорее, совокупность формальных черт, определяющих новое выражение на всей страте в целом. Как мануальные черты существуют только в формах и оформленных материях, разрушающих их непрерывность и распределяющих их эффекты, так и формальные черты выражения существуют только в разнообразных формальных языках и подразумевают одну или несколько оформляемых субстанций. Субстанция — это, прежде всего, вокальная субстанция, запускающая в игру разнообразные органические элементы: не только гортань, но и рот, и губы, и всю моторику лица, моторику облика в целом. Опять же нужно принимать во внимание всю интенсивную карту в целом — рот как детерриторизация морды (весь «конфликт между ртом и мозгом», как говорил Перрье); губы как детерриторизация рта (только у людей есть губы, то бишь выворачивание наружу внутренних слизистых оболочек; только у женщин есть груди, то бишь, детерриторизованные молочные железы: долгий период кормления грудью, благоприятный для изучения языка, сопровождается дополнительной ретерриторизацией губ на груди, и груди на губах). Какая любопытная детерриторизация, заполняющая рот словами, а не пищей и шумами. И еще степь, по-видимому, оказала сильное селективное давление: «податливая гортань» — как нечто, соответствующее свободной руке — могла возникнуть только в лишенной леса среде, где больше нет необходимости иметь гигантские ларингальные мешки, чтобы перекрикивать постоянный лесной гул. Артикулировать, говорить — значит говорить мягко, и мы знаем, что лесорубы едва-едва говорят.[70] Через всю эту детерриторизацию проходят не только физиологическая, акустическая и вокальная субстанции, но и даже форма выражения — как язык — также переступает порог.
Вокальные знаки обладают темпоральной линейностью, и именно эта сверхлинейность задает их специфическую детерриторизацию, отличает их от генетической линейности. Генетическая линейность прежде всего пространственна, даже если ее сегменты конструируются и воспроизводятся последовательно; итак, на этом уровне требуется не эффективное сверхкодирование, а только феномены связи стык в стык, локальные регулировки и частичные взаимодействия (сверхкодирование происходит лишь на уровне интеграции, подразумевающих разные порядки величины). Вот почему Жакоб с неохотой сближает генетический код с языком — фактически у генетического кода нет ни излучателя, ни приемника, ни понятности, ни перевода, есть только избыточность и прибавочная стоимость.[71] Напротив, темпоральная линейность языкового выражения отсылает не только к последовательности, но и к формальному синтезу последовательности во времени, который конституирует все линейное сверхкодирование и порождает феномен, не известный другим стратам, — перевод, способность к переводу, в противоположность прежним индукциям и трансдукциям. Перевод следовало бы понимать не просто как способность одного языка «представлять» неким образом данные другого языка, но и, кроме того, как способность языка — с его собственными данными на его собственной страте — представлять все другие страты и, таким образом, достигать научной концепции мира. Научный мир (Welt как противоположность Umwelt животного) фактически появляется как перевод всех потоков, частиц, кодов и территориальностей других страт в достаточно детерриторизованную систему знаков — другими словами, в свойственное языку сверхкодирование. Именно свойство сверхкодирования, или сверхлинейности, объясняет, почему в языке не только выражение независимо от содержания, но и форма выражения независима от субстанции — перевод возможен потому, что одна и та же форма может переходить от одной субстанции к другой вопреки тому, что происходит в генетическом коде, например, между цепями РНК и ДНК. Мы увидим, как эта ситуация порождает определенные империалистические претензии языка, наивно выражающиеся в таких формулировках, как «вся семиология нелингвистической системы должна пользоваться посредничеством языка… Язык — это интерпретатор всех других систем, лингвистических и нелингвистических». Это равно абстрагированию характеристик языка, дабы заявить, что другие страты могут быть причастны к таким характеристикам, лишь будучи высказанными. Да мы это и подозревали. Однако — в более позитивном плане — мы должны констатировать, что имманентность универсального перевода языка создает то, что его эпистраты и парастраты — в порядке суперпозиций, диффузий, коммуникаций и обочин — действуют совершенно по-иному, нежели на других стратах: все движения человека, даже самые неистовые, подразумевают перевод.
Нужно спешить, сказал Челленджер, теперь линия времени выдавливает нас на третий тип страты. Значит, у нас есть новая организация — организация содержания и выражения, причем каждое со своими формами и субстанциями: технологическое содержание и семиотическое, или символическое, выражение. Содержание нужно уразуметь не просто как руку и инструменты, но и как техническую социальную машину, существующую до них и конституирующую состояния сил или формации могущества [puissance]. Выражение нужно уразуметь не просто как лицо и язык, или индивидуальные языки, но как семиотическую коллективную машину, существующую до них и конституирующую режимы знаков. Формация могущества [puissance] значительно больше, чем инструмент; режим знаков значительно больше, чем язык — скорее, они действуют в качестве определяющих и избирательных агентов как для конституирования языков и инструментов, так и для их использования, для их обоюдных или соотносительных коммуникаций и
