Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

привилегированное положение в стае, иногда положение вне стаи, а иногда ускользает в анонимность коллективного высказанного стаи и теряется в этой анонимности.[288] Короче, каждое Животное обладает собственной Аномалией. Разъясним это — каждое животное, захваченное собственной стаей или множественностью, имеет свою аномалию. Мы можем отметить, что слово «аномалия», прилагательное от которого вышло из употребления [289], по своему происхождению весьма отличается от слова «анормальное»: анормальное, латинское прилагательное, которому не хватает существительного[290], отсылает к тому, что пребывает вне правил или выступает против правил, тогда как аномалия [anomalie], греческое существительное, утратившее прилагательное, обозначает неровное, шершавое, шероховатое, точку детерриторизации.[291] Анормальное может определяться только видовыми и родовыми характеристиками; но аномалия — это позиция или совокупность позиций в отношении множественности. Следовательно, колдуны используют прежнее прилагательное «аномальное», дабы разместить позиции исключительной индивидуальности в стае. Именно с Аномалиями — Моби Диком или Жозефиной — мы всегда вступаем в альянс ради становления-животным.

Все выглядит так, будто здесь есть противоречие — между стаей и одиночкой; между массовым заражением и предпочтительным альянсом; между чистой множественностью и исключительной индивидуальностью; между случайной совокупностью и предопределенным выбором. И это противоречие реально — Ахав выделяет Моби Дика в таком выборе, который превосходит его и исходит откуда-то еще, и, действуя так, он порывает с законом китобоев, согласно которому, прежде всего, следует преследовать стадо китов. Пентесилея нарушает закон стаи — стаи женщин, стаи сук, — выбирая Ахилла в качестве предпочтительного врага. К тому же, именно благодаря этому аномальному выбору каждый вступает в свое становление-животным — становление-собакой у Пентесилеи, становление-китом у капитана Ахава. Мы, колдуны, очень хорошо знаем, что эти противоречия реальны, но и что реальные противоречия существуют не только лишь ради смеха. Ибо весь вопрос в следующем: Какова же в точности природа аномального? Каковы его функции по отношению к банде, к стае? Ясно, что аномальное — это не просто исключительная индивидуальность, то, что привело бы последнюю к семейному животному или домашней зверюшке, к эдипизированному животному, как его видит психоаналитик в качестве образа отца… и т. д. Моби Дик для Ахава не схож с котенком или щенком, коими владеет престарелая дама, почитающая и лелеющая их. Для Лоуренса становление-черепахой, в которое он вступает, не имеет ничего общего с сентиментальным или домашним отношением. Лоуренс, в свою очередь, принадлежит к тем писателям, которые озадачивают и восхищают нас, ибо оказались способными связать свое письмо с реальными и неслыханными становлениями. Но мы тут же возражаем Лоуренсу: «Ваши черепахи нереальны!» А он отвечает: возможно, но мое становление существует, мое становление реально, в особенности, если у вас нет возможности судить о нем, поскольку вы — лишь домашние собачонки…[292] Аномальное — предпочтительный элемент в стае — не имеет ничего общего с предпочитаемой, домашней и психоаналитической индивидуальностью. Не является аномальное ни носителем вида, представляющего специфические или родовые характеристики в их самом чистом состоянии; ни моделью или уникальным образцом; ни воплощенным типичным совершенством; ни выделенным термином серии; ни подпоркой для абсолютно гармоничного соответствия. Аномальное не является ни индивидуальным, ни видовым; оно несет только аффекты, у него нет ни привычных или субъективных чувств, ни особых или означающих характеристик. Человеческая слабость так же чужда ему, как и человеческие классификации. Лавкрафт для такой вещи или сущности использует термин «Аутсайдер» — Нечто, что приближается к линейной и, тем не менее, множественной границе и проходит по ней, «разливающейся, вскипающей, разрастающейся, вспенивающейся, распространяющейся как инфекционное заболевание — эдакий безымянный ужас».

Если аномальное — это и не индивидуальность, и не вид, то что же это такое? Это — феномен, но феномен окаймления. Вот наша гипотеза: множественность определяется не элементами, компонующими ее в протяженности [en extension], не характеристиками, компонующими ее в понимании [en compréhension], а линиями и измерениями, которые она охватывает в «интенсивности». Если вы меняете измерения, если добавляете или выделяете одно из них, то вы меняете множественность. Итак, у расширения каждого множества есть граница, вовсе не являющаяся центром, а выступающая, скорее, как обертывающая линия или наивысшее измерение, благодаря которому мы можем учитывать другие измерения, причем все эти линии или измерения конституируют стаю в данный момент (по ту сторону границы множество меняет природу). Именно об этом толкует капитан Ахав своему первому помощнику: у меня с Моби Диком нет никакой личной истории, нет желания отомстить, тем более нет мифа, который нужно разыгрывать; но я обладаю становлением! Моби Дик — ни индивидуальность, ни род; он — граница, и я должен поразить его, дабы добраться до стаи как целого, достичь стаи как целого и перейти за ее пределы. Элементы стаи — это только воображаемые «чучела», характеристики стаи — это лишь символические сущности; все, что берется в расчет, так это линия — аномалия. «Белый кит для меня — это стена, воздвигнутая прямо передо мною», белая стена. «Иной раз думается, что по ту сторону нет ничего. Но это неважно».[293] То, что аномалия — это граница, облегчает наше понимание разнообразных позиций, которые она занимает в отношении стаи или окаймляемого ею множества, а также разнообразных позиций, занимаемых очарованной Самостью. И тут появляется возможность построить классификационную систему для стай, пока еще избегающих ловушек эволюционизма, рассматривающего их только лишь как низшую коллективную ступень (вместо того, чтобы принять во внимание те особые сборки, которые они вводят в игру). В любом случае, у стаи есть границы, есть аномальная позиция — всякий раз, когда в данном пространстве животное находится на линии или чертит линию, по отношению к которой все другие члены стаи распадутся на две половины, левую или правую; периферийная позиция — такая, что невозможно сказать, находится ли аномалия еще в банде, уже вне ее или на подвижной кромке банды. Иногда какое-то животное доходит до этой линии или занимает такое динамическое положение, как в рое мошкары, где «каждый индивид беспорядочно движется, если видит остальную часть роя в том же самом полупространстве, затем он меняет свое поведение так, чтобы вернуться в группу; устойчивость застрахована от катастрофы неким барьером».[294] Иногда конкретное животное чертит и занимает границу как лидер стаи. Иногда граница определяется и дублируется неким существом иной природы, более не принадлежащим стае или вообще никогда к ней не принадлежащим, — существом, которое представляет могущество иного порядка, постоянно действуя как угроза, а также как вожак, аутсайдер… и т. д. В любом случае, не бывает банды без такого феномена ограничивания, или без аномалии. Верно и то, что банды также подрываются крайне разными силами, устанавливающими в них внутренние центры супружеского, семейного или государственного типа и вынуждающими переходить их в совершенно иную форму социабельности, замещая стайные аффекты семейными чувствами или осознанными интересами Государства. Центр, или внутренние черные точки, принимает на себя главную роль. Это то, что эволюционизм может рассматривать как прогресс, это авантюра, в которую втягиваются и человеческие банды, когда они заново устанавливают групповую преемственность или даже авторитаризм и стайный фашизм.

Колдуны всегда удерживают аномальную позицию — на кромке полей или лесов. Они часто посещают края. Они на границе деревни или между двумя деревнями. Важно их родство с альянсом, с договором, придающее им статус, противоположный статусу преемственности. Отношение с аномалией — это отношение альянса. У колдуна — отношение альянса с демоном как мощью аномалии. Теологи прежних времен четко различали два вида проклятий, направленных против сексуальности. Первое касается сексуальности как процесса преемственности, передающего первородный грех. Но второе касается ее как могущества альянса, вдохновляющего запретные союзы или отвратительные виды любви — оно крайне отличается от первого тем, что стремится воспрепятствовать произведению потомства; ибо демон действительно не может давать потомства, он должен использовать окольные средства (например, быть женским суккубом для мужчины, а затем стать мужским инкубом для женщины, которой он передает мужское семя). Верно, что альянс и преемственность вступают в отношения, регулируемые законами брака, но даже после этого альянс сохраняет опасное и инфекционное могущество. Эдмунд Лич смог показать, что, несмотря на все исключения, опровергающие, по-видимому, правило, колдун принадлежит, прежде всего, группе, объединяющейся через альянс, благодаря которому он и оказывает свое влияние — так, в группе, связанной родством по линии матери, именно на стороне отца мы ищем колдуна или ведьму. И есть целая эволюция колдовства, зависящая от того, обретает ли отношение альянса некое постоянство, или же такое