лесах, окружающих нашу деревушку Биньяско, где мы росли, водилось много гадюк и других ядовитых тварей. Деревня в 200 дворов располагалась в верхней части долины Маджа, в Швейцарских Альпах выше Локарно. Каждую неделю я садилась в небольшой голубой поезд и ехала в Локарно на урок фортепьяно. Когда я стала заниматься музыкой, мне было всего девять лет, но мама разрешала мне ездить на уроки музыки одной: поездка занимала всего час, а Швейцария была тихой и безопасной страной. Мой старший брат, Флавио, вскоре обнаружил, что рядом с домом учителя музыки находится зоопарк, а рядом с ним — медицинская лаборатория, которая принимает гадюк для изготовления антивенина, противоядия от укусов змей. Но самое интересное для нас заключалось в том, что лаборатория платила 50 франков за каждую такую красно-коричневую тварь. В 1950-х годах 50 франков были огромными деньгами. Мы с братьями годами возились со змеями, что было не менее опасно, чем ловить их.
Чтобы получить вознаграждение, надо было привезти змей в Локарно живыми, а родителям мы не хотели говорить, чем занимаемся. Наша собака, черный bastardo[5] по кличке Клифф, был экспертом по преследованию гадюк и не боялся их, хотя один раз змея все же его укусила. Флавио сделал ему укол антивенина, который мы носили с собой на всякий случай. Клифф два-три дня помучился, но выжил, и теперь в горах мы всегда следовали за ним. Он неизменно выводил нас на змею. Мы прижимали гадюку небольшой рогатиной, затем один из нас хватал ее сзади за голову и опускал, извивающуюся, в мешок.
В Локарно постоянно ездила только я. Поэтому и змей в лабораторию приходилось возить мне — в коробке из-под обуви с небольшой вентиляционной дырочкой. Мы охотились за ними все лето, и наш секретный фонд франков постепенно увеличивался. Мы приобрели ловушку и специальный стеклянный ящик, чтобы держать змей под кроватью моего старшего брата Флавио. Шли недели, я видела, что мои браться стали принимать меня за равную. Как-то в поезде одна из гадюк задрала голову вверх и попыталась пролезть через отверстие в коробке. Тварь была крупной. Я шлепнула ее папкой с нотами, но она все равно пыталась выскользнуть. Я заволновалась, но не испугалась, сумела доставить ее в лабораторию и получить свои 50 франков. Конечно, мне было известно, что перевозить ядовитых змей на поезде запрещено. Однажды во время очередной доставки кондуктор что-то заподозрил и спросил, что я везу. Я знала, что не смогу солгать, и ответила, что везу гадюку. Он сначала рассмеялся.
— Твои родители знают, чем ты занимаешься?
— Нет, — как можно беспечнее ответила я.
После каждой станции проводник шел по поезду, компостировал билеты и спрашивал, как поживает моя змея. Несколько дней спустя он, очевидно, встретил мою маму: она пришла домой рассерженная, наказала нас и запретила ловить змей. Так закончились наши заработки.
Я понимала, что не могу лгать проводнику поезда из-за уважения к маме. Всю жизнь я руководствуюсь уроками, полученными от нее в детстве. Они настолько просты, что легко запоминались, и настолько незамысловаты, что приводить их здесь просто банально. Помню, например, как мама учила меня хорошим манерам. Она была гордой, свободолюбивой женщиной. Звали ее Анджела. Она никогда не давала воли своим эмоциям, но зато вызывала недоумение в соседних деревушках, когда мы гоняли по долине в мамином автомобиле марки MG Roadster. Опустив верх, мы мчались по дороге на полной скорости, наши волосы развевались на ветру. Когда мне было шесть или семь лет, мама ставила меня в одном конце длинного коридора в доме, сама садилась на лестнице в другом его конце и учила меня ходить, держа спину прямо, затем подходить к ней и делать реверанс, как будто мы не знакомы. Помню, она говорила мне, что если я попаду в беду, и если мне придется бороться за правду, когда я буду уверена в своей правоте, она всегда поддержит меня. Она много раз повторяла мне это. Ее слова врезались мне в память, и долгие годы придавали мне силы. Всякий раз, когда на меня давили, когда я чувствовала опасность, когда меня критиковали, я спрашивала себя, права ли я, верно ли поступаю. И если отвечала «да», то чувствовала ее поддержку. Меня это воодушевляло, и я упорно продолжала свое дело. Наивно? Возможно. Банально? Конечно. Но честно.
Без маминой поддержки и без той уверенности, которую она мне передала, я, возможно, ушла бы в жизнь из Биньяско другим путем. Я не стала бы змееловом или юристом, судебным следователем или государственным прокурором. Я бы никогда не уехала из Тичино, нашего итало-говорящего кантона, и не научилась бы проявлять свою волю. Я не чувствовала себя обделенной в детстве, поэтому не могу сказать, что выносила обвинения людям, которых считала виновными, из-за подсознательного желания отыграться. Я выросла в процветающем городке, в богатой мультикультурной стране. Нейтралитет этой страны, ее богатство, политическая стабильность и уважение к местной автономии в течение многих десятилетий укрепляли ее основы и защищали от разрушительных войн. Скорей всего, спокойное детство и размеренный образ жизни наделили меня чувством уравновешенности. Мне хотелось применить свой талант и энергию в системе уголовной юстиции, чтобы восстанавливать душевный покой тех, кто теряет его по вине преступников. Возможно, я просто унаследовала глубоко затаенное стремление уничтожать зло. Возможно, я амбициозна и одновременно жажду внимания и азарта. Того внимания, которое я получала от мамы, и того азарта, который мы ощущали, мчась в мамином Родстере по дороге в Швейцарских Альпах. Однако сейчас это стремление превратилось в нечто большее, чем поиски внимания, азарт или намерение уничтожить зло. Мое стремление вышло на более высокий уровень. Оно превратилось в желание покончить с безнаказанностью, которая так долго позволяла сильным мира сего приносить беды миллионам и миллионам людей, от владельцев магазинчиков, вынужденных еженедельно платить рэкетирам за «крышу», до бедных изгоев, изгнанных солдатами из своих жилищ, изнасилованных, ограбленных или уничтоженных.
Дель Понте поколениями жили в Биньяско и владели землей вокруг деревни. Мои предки получили свою фамилию по названию каменного моста в деревне, рядом с которым стоял их дом. У моего дяди был сельский магазинчик, торговавшим всем, от яиц до взрывчатки. Мой отец владел небольшой гостиницей, занимал должность деревенского секретаря и управлял местной больницей. Во время Второй мировой войны он распределял продуктовые карточки и познакомился с моей мамой, 20-летней патронажной сестрой. Она приехала в Биньяско ухаживать за детьми в одной богатой семье. Я появилась на свет 9 февраля 1947 года. Той зимой вся Европа замерзала от холода. Я была второй из четверых детей и единственной девочкой. Мои братья, сами того не желая, научили меня отстаивать свои права. Они постоянно напоминали мне, что я девчонка, и сначала не хотели брать меня с собой на рыбалку на реке Маджа, где ловили форель. Река протекала в нижней части долины. Они говорили, что течение Маджи слишком коварно, и нечего девчонке бродить в ней из-за нескольких рыбешек. Как будто мальчишки не могли утонуть! Именно моя мама показала мне, как забрасывать леску, и попросила одного деревенского рыбака научить меня подсекать форель на искусственную мушку. Так что я, как хвостик, следовала за братьями по пятам. Я даже увязывалась за ними, несмотря на все их возражения, на охоту в лес, в горы. Там мы взбирались на верхушки деревьев и глазели с них на долину, лес, скалистые горы и вечную реку.
В Биньяско и соседних деревнях была только начальная школа. Когда мне исполнилось 11 лет, родители отдали меня в интернат при римском католическом монастыре в городе Беллиндзона. Для того времени он находился далеко от Биньяско. Я не возвращалась домой каждую неделю, не бегала так свободно, как когда-то в долине Маджа. Но монастырский интернат не напоминал тюрьму, и я никогда не страдала. Может быть, потому что одна из монахинь была моей тетушкой, сестрой отца.
Окончив начальную школу, я перевелась в другой интернат, в городе Ингенбол, в немецкоязычной части Швейцарии, где закончила учебу и получила диплом бакалавра. Это была известная школа. В ней учились девочки из многих стран. По понедельникам и вторникам мы говорили только на английском; по четвергам и пятницам — на французском; в остальные дни — на немецком. Думаю, нужно обладать определенными чертами характера, чтобы выдержать такую жизнь в женском интернате без каких-либо негативных последствий. Чтобы соблюдать правила поведения и жесткую дисциплину, необходимо чувство независимости и уверенности в себе, а именно эти качества и передала мне моя мама. Монахини научили меня организовывать свое время. Я взяла от них лучшее: академические знания, уроки фортепьяно, научилась играть в теннис, освоила верховую езду… Иногда мы с подругами тайком убегали в соседний городок, где был католический интернат для мальчиков. В последние два года мне разрешили снимать комнату вместе с тремя другими девочками в Брюннене, курорте на берегу озера Люцерна. Мы были полностью свободны и от родителей, и от монахинь, за исключением времени занятий в школе. Нас никто не донимал. Для девочки-подростка это была фантастическая жизнь. Но надо было сдавать экзамены и,
