Вокруг Пушкина

репутацией особого знатока в вопросах чести. Строга­нов заявил, что такие оскорбления могут быть смыты только кровью. Последовал вызов Дантеса. На следующий же день, 27 января, состоялась дуэль. 29 января Пушкин скончался.

* * *

Через десять лет после гибели Пушкина П. А. Вяземский счел возможным заговорить о таинственных обстоятельствах, с этим связанных, тоже очень глухо, но уже не в частном письме, а в ста­тье «Взгляд на литературу нашу после смерти Пушкина». «Теперь еще не настала пора, — писал он, — разоблачить тайны, окружаю­щие несчастный конец Пушкина. Но во всяком случае, зная ход де­ла, можно сказать положительно, что злорадству и злоречию будет мало поживы от беспристрастного исследования и раскрытия су­щественных обстоятельств этого печального события». Как вид­но, и в это время злорадство и злоречие в среде столь презирае­мой и ненавидимой Пушкиным «светской черни» по поводу как его самого, так и его жены все еще продолжались.

За последние полвека, благодаря находкам и публикациям не­известных дотоле и порой очень важных архивных материалов, многочисленным и порой весьма ценным работам пушкинистов, многое из того тайного, о чем пишет Вяземский, стало явным.

Полностью разобраться в мутном потоке сплетен и пересудов, зло­речия и клеветы, который был обрушен на последние месяцы жиз­ни Пушкина, отъединить правду от неправды, истину от лжи, слу­хи и домыслы от действительных фактов и по сию пору не удалось. Исследователи еще спорят об отдельных подробностях (чьим по­черком написаны пасквильные дипломы, было ли свидание Ната­льи Николаевны с Дантесом в квартире Идалии Полетики — ло­вушкой, в которую пытались ее заманить, была ли Екатерина Гончарова в добрачной связи с Дантесом и т. п.). Однако все это — де­тали, которые могут быть еще и уточнены, и дополнены новыми находками и публикациями. Но общая картина уже сейчас ясна, и пора для беспристрастного исследования, которое дает возмож­ность не только увидеть, но и понять, объяснить, почему счастье поэта обернулось его гибелью, — наступила. Трагически, безвре­менно пресеклась жизнь Пушкина: по форме — дуэль, «поединок чести». Но по существу, как об этом наглядно свидетельствует вся преддуэльная история, жизнь поэта была пресечена бесстыдной и беспощадной политической расправой.

Гласно дерзнул сразу же сказать об этом в концовке своего сти­хотворения «Смерть поэта» только один человек, мало тогда кому известный «некий господин Лермантов, гусарский офицер». В этой концовке снова вспыхнул ярчайшим пламенем тот «глагол», которым пророк-поэт Пушкин жег сердца людей. Подхватив и развивая основную тему пушкинской «Моей родословной», Лермон­тов гневно швырнул свои огненные строки в лицо правящей клики рабов и льстецов («Вы, жадною толпой стоящие у трона Свободы, Гения и Славы палачи...»), прямо обвиняя их в гибели поэта и гро­зя им неминуемым и беспощадным судом. Лермонтовское стихо­творение сразу же получило широчайшую популярность. Но его автор был обвинен в «воззвании к революции» и отправлен в ссыл­ку. А всего четыре года спустя — изумительное четырехлетие, в ­которое безвестный гусарский офицер развился в гениального поэ­та, прямого наследника Пушкина — его постигла та же судьба: по форме - дуэль, а по существу - политическая расправа. «Туда ему и дорога»,— отозвался о гибели Пушкина брат Николая великий князь Михаил Павлович. Сам Николай отозвался о гибели Лер­монтова еще более грубо-цинично. До нас дошел зловещий рассказ об этом одной осведомленной современницы, подтверждаемый и другими источниками: «Во второй половине июля, в один из вос­кресных дней, государь, по окончании литургии, войдя во внут­ренние покои кушать чай со своими, громко сказал: «Получено известие, что Лермонтов убит на поединке — «собаке — собачья смерть!» Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна (Вей­марская, «жемчужина семьи») вспыхнула и отнеслась к этим сло­вам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и, вошедши назад в комнату перед церковью, где еще оставались у богослужения лица, сказал: «Господа, получено изве­стие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Это наиг­ранное актерское лицемерие («Ты был не царь, а лицедей», — ска­ жет в своей эпитафии на смерть Николая I Тютчев) бросает свет и на те «милости», которые оказывал Пушкину Николай.

Две «высочайшие» эпитафии — дополнительный штрих к тому, что сказано выше. Между теми, кто стоял у трона, и теми, кто си­дел на нем, в этом вопросе разницы не было.

Настала пора закрыть и затянувшееся почти на полтора столе­тия обвинительное «дело» против жены поэта.

Да, она была молода, была прекрасна и бесконечно радовала, чаровала Пушкина своей молодостью и красотой. Да, как он и хо­тел, она блистала в той сфере, где была к этому призвана. Она очень любила балы, наряды, любила кокетничать со своими бес­численными поклонниками. Глубочайше потрясенная смертью мужа, она сама горько каялась в этом. Но — мать четырех детей поэ­та — она давала ему то высокое и вместе с тем то простое, доброе, человеческое счастье, в котором он так нуждался, нуждался именно­  в годы жизни с ней — в 30-е годы, когда своей мыслью и творче­ством ушел далеко вперед в грядущие столетия, а в своем веке ощу­щал такое страшное одиночество. Один раз за всю их семейную жизнь увлеклась было и она, но и в этом увлечении явила себя его «милым идеалом», его Татьяной. А в истории трагической гибели Пушкина она была не виновницей, а жертвой тех дьявольских ма­хинаций, тех адских козней и адских пут, которыми был опутан и сам поэт. О ней, о ее будущей судьбе были последние помыслы и последние заботы умирающего Пушкина.

И никто не должен, не смеет не только бросить, но и поднять на нее камень.

                                                                                     Д. БЛАГОЙ

ОТ АВТОРОВ

Все, что связано с именем Пушкина, с его жизнью и творчеством, всегда вызывает большой интерес не только у пушкинистов, но и у широкого круга почитателей Пушкина. По крупицам, в тече­ние многих десятилетий, накапливаются новые данные к биогра­фии поэта.

В работе над творческим наследием великого поэта ученые внимательно изучают каждую строчку, каждый черновой набросок в обширных рукописях поэта. Не меньший интерес представляет и все относящееся к его биографии.

Пушкин в своей статье о Вольтере писал: «Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради, или записка к портному об отсрочке платежа».

Тем большее значение имеют письма, вечно живые свидетели жизни ушедших людей, ярко рисующие их мысли, чувства, чаяния и надежды.

В 1963 году по предложению Московского государственного музея А. С. Пушкина мы начали работать в Центральном государст­венном архиве древних актов над архивом семьи Гончаровых, род­ственников Н. Н. Пушкиной. Архив этот огромен — в нем насчиты­вается свыше 10 тысяч единиц хранения, т. е. отдельных папок и пакетов с письмами, различных документов, бухгалтерских книг, тетрадей, записных книжек и т. п., за период с конца XVII века и до начала XX века.

Целью нашей работы были поиски новых данных о Пушкине и его окружении. Мы полагали, что после женитьбы поэта общение семей Пушкиных — Гончаровых было довольно тесным и в пись­мах можно найти что-то новое, дополняющее уже известное.

Но многие исследователи обращались уже к этому архиву, и можно было думать, что в основном все эпистолярные материалы просмотрены. Однако это оказалось не так, и наши настойчивые длительные поиски превзошли все ожидания.

Среди фамильной переписки Гончаровых мы обнаружили не­известное большое письмо Пушкина, письма его жены Натальи Ни­колаевны и ее сестер Екатерины и Александры Гончаровых. Все пи­сьма адресованы Д. Н. Гончарову, старшему брату Н. Н. Пушкиной.

Новое письмо Пушкина — это редчайшая находка! За послед­ние десятилетия было найдено несколько автографов Пушкина: на книге В. Скотта, пометки на рукописи Вяземского, автограф «Запи­сок о народном воспитании», «Замечания о бунте» и другие руко­писи из архива Миллера. Но почти все они при большой их ценно­сти не являлись новыми текстами, так как были известны по спис­кам или публикациям. Вот почему