Вокруг Пушкина

отношение к ней не только широкого круга почита­телей поэта, но и ряда исследователей и писателей. О по­спешных и неправильных суждениях и выводах Щеголева писали многие исследователи.

Молчаливость и сдержанность Пушкиной в обществе, вероятно, можно объяснить свойствами ее характера. Мно­го лет спустя, уже после смерти поэта, Наталья Николаевна писала о себе:

«...Несмотря на то, что я окружена заботами и привязан­ностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает ме­ня, что я чувствую потребность в молитве... Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше при­нимали за холодность и в ней меня упрекали. Что подела­ешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и не­многие избранные имеют ключ от моего сердца».

Пройти мимо этого признания нельзя. Религиозная на­строенность понятна в женщине, получившей строгое рели­гиозное воспитание в семье, но мы должны обратить внима­ние на то, что скрытность и сдержанность, очевидно, одна из основных черт ее характера. Не каждому открывала она свое сердце. Сдержанность, казавшаяся холодностью, вооб­ще, по-видимому, была свойственна многим Гончаровым. Внешне очень сдержанным был Сергей Николаевич, хотя это был добрейшей души человек; не со всеми, даже близки­ми, делилась своими чувствами и Екатерина Николаевна.

Несомненно также, что поэт руководил поведением своей молоденькой жены. Опасения, что она по неопытно­сти и доверчивости сделает какой-нибудь ложный шаг, ко­торый вызовет осуждение, часто волновали Пушкина; об этом не раз пишет он Наталье Николаевне, особенно в первые годы.

«Слишком приметна была она, — пишет о Наталье Нико­лаевне А. Ф. Онегин (известный пушкинист), — и как жена гениального поэта, и как одна из красивейших русских женщин. Малейшую оплошность, неверный шаг ее немедленно замечали, и вос­хищение сменялось завистливым осуждением, суровым и несправедливым».

Первые годы жизни в Петербурге были для Пушкиных светлыми и радостными.

Письма Пушкина к жене полны самой нежной заботы, особенно после того, как он узнал, что Наталья Николаевна ждет ребенка.

«...Надеюсь увидеть тебя недели через две; тоска без те­бя; к тому же с тех пор, как я тебя оставил, мне все что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендант­ской лестницы. Душа моя, женка моя, ангел мой! сделай мне такую милость: ходи 2 часа в сутки по комнате и побереги себя. Вели брату смотреть за собою и воли не давать. Брюлов пишет ли твой портрет? была ли у тебя Хитрова или Фикельмон? Если поедешь на бал, ради Бога кроме кадрилей не пляши ничего; напиши, не притесняют ли тебя люди, и мо­жешь ли ты с ними сладить. За сим целую тебя сердечно. У меня гости» (8 декабря 1831 г., Москва).

«...Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя! На Петра, сонного пья­ницу, который спит... на Ирину Кузьминичну, которая с то­бою воюет, на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит. А Маша-то? Что ее золотуха...? Ах, женка, душа! Что с тобою будет?..» (22 сентября 1832 г., Москва).

«...Ты видишь... я все еще люблю Гончарову Наташу, ко­торую заочно целую куда ни попало. Addio mia bella, idol mio, mio bel tesoro, quando mai ti riverdo (Прощай, красавица моя, кумир мой, прекрасное мое сокровище, когда же я опять тебя увижу) (22 сентября 1832 г., Н. Новгород) .

«...Благодарю тебя за милое и очень милое письмо. Ко­нечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет — и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело» (30 июня 1834 г., Петербург).

Письма Пушкина к Наталье Николаевне необыкновенно искренни, удивительны по простоте и сердечности, полны любви и нежности.

Глубокое, всестороннее изучение писем Пушкина к жене, к сожалению, еще не нашло отражения в нашем пушки­новедении. Однако ими интересовались многие русские пи­сатели.

Впервые эти письма были опубликованы И. С. Тургене­вым в Париже в 1877 году. Но Тургенев в предисловии к этой публикации освещает только одну сторону вопроса — значение писем как писем Пушкина. Совсем иначе к ним подходит А. И. Куприн:

«Я хотел бы тронуть в личности Пушкина ту сторону, ко­торую, кажется, у нас еще никогда не трогали. В его перепи­ске так мучительно трогательно и так чудесно раскрыта его семейная жизнь, его любовь к жене, что почти нельзя чи­тать это без умиления. Сколько пленительной ласки в его словах и прозвищах, с какими он обращается к жене! Сколь­ко заботы о том, чтобы она не оступилась, беременная, — была здорова, счастлива! Мне хотелось бы когда-нибудь на­писать об этом... Ведь надо только представить себе, какая бездна красоты была в его чувстве, которым он мог согре­вать любимую женщину, как он, при своем мастерстве сло­ва, мог быть нежен, ласков, обаятелен в шутке, трогателен в признаниях!

Вот вы говорите, что найдены и, может быть, будут опубликованы какие-то новые письма Жуковского к Пуш­кину. Есть будто бы письмо, говорящее с несомненностью о том, что разговоры о легкомысленном поведении его жены не были безосновательны. Мне это жалко и больно... Я хотел бы представить женщину, которую любил Пуш­кин, во всей полноте счастья обладания таким челове­ком!».

Нельзя пройти и мимо высказывания о Наталье Нико­лаевне писательницы Ишимовой, той самой Ишимовой, в письме к которой обращены последние слова Пушкина пе­ред дуэлью. Плетнев пишет, что Ишимова «очень полюби­ла Пушкину, нашед в ней интересную, скромную и умную даму».

Несомненно, огромный интерес представляли бы для нас письма Натальи Николаевны к Пушкину, но, к сожале­нию, как мы уже указывали выше, они пока не обнаруже­ны.

И вот, наконец, перед нами новонайденные, неизвест­ные письма самой Натальи Николаевны Пушкиной! Напи­саны они не к Пушкину. И все же эти письма «поистине сча­стливая находка». Они, безусловно, редкий подлинный материал, рисующий облик жены поэта. Письма раскрыва­ют нам совершенно новые душевные качества Натальи Ни­колаевны и опровергают утверждение Щеголева, что якобы «главное содержание внутренней жизни Натальи Николаев­ны давал светско-любовный романтизм». В публикуемых пи­сьмах нет и намека на это. Мы читаем эти письма и как буд­то впервые знакомимся с женой Пушкина, о которой знали так мало.

Рассмотрим эти письма, а также и обстановку, в кото­рой они были написаны. Первые из них относятся к 1833 году. К этому времени материальное положение Пушкиных ухудшилось. Наталья Николаевна не получила никакого приданого; те 11 тысяч, которые Пушкин одолжил в счет приданого Наталье Ивановне перед женитьбой, так никог­да и не были возвращены. Подаренная Сергеем Львови­чем (отцом поэта) к свадьбе часть Болдина была заложена, а деньги про­житы. Жалованье поэта было очень незначительным, всего 5000 рублей в год. Рассчитывать на постоянный литератур­ный заработок Пушкин не мог, писать ради денег не хотел. («Не продается вдохновенье»). Кроме того, цензура то и дело чинила препятствия, запрещая печатать его произве­дения. Поэтому Пушкину приходилось занимать деньги у своих друзей, а иногда и у ростовщиков, брать в долг у каз­ны в счет будущих своих произведений. Семья росла, рос­ли и расходы.

К этому периоду относится найденное нами в 1970 году неизвестное письмо Пушкина к Дмитрию Николаевичу Гончарову, которое, по-видимому, теперь можно датиро­вать маем — июнем 1833 года. Приводим это письмо Пуш­кина.

«Дорогой Дмитрий Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз в то время, когда я собирал­ся вам писать, чтобы поговорить с вами о моих затруднени­ях в связи с предстоящими родами Наташи и о деньгах, ко­торые мне будут крайне нужны. Таким образом, наши с ва­ми просьбы были бы обоюдны. Между тем мне удалось кое-что сделать. Князь Владимир Сергеевич Голицын сейчас находится здесь, и я с ним говорил о вас и вашем деле. Он мне показался расположенным оказать вам услугу и сказал, что в конце месяца будет в Москве, где вы сможете с ним переговорить. Если вы устроите этот заем, я вас попросил бы одолжить мне на шесть месяцев (подчеркнуто Пушкиным) 6000 рублей, в которых я очень нуждаюсь и которые не знаю, где взять; так как князю Голицыну совершенно все равно одолжить 35 или 40 000, и даже больше, это тот источник, из которого вы будете так добры почерпнуть, если возможно. Я не могу сделать этого сам, потому что не могу дать ему иной гарантии кроме мое­го слова, и не хочу подвергать себя возможности получить отказ. Так как вы глава семейства, в которое я имел счастье войти, и являетесь для нас настоящим добрым братом, я ре­шаюсь надоедать вам, чтобы поговорить о моих делах. Се­мья моя увеличивается, служба вынуждает меня жить в Петербурге, расходы идут своим чередом,