Вокруг Пушкина

спокойны до первого декабря. Скажи-ка мне, что делает Сережа. Почему он ничего не отмечает мне насчет этого бешеного Семенова (видимо, кредитор С.Н.), который поминутно набрасывается на меня. Он снова приходил сегод­ня и требует от меня определенного ответа. Что я должна ему сказать? ради Бога поскорее напишите мне об этом.

Я не буду ничего говорить о процессе (судебный процесс с Усачевым), потому что сест­ры собираются тебе написать завтра, они бабы пут­ные и, следственно, порядком все опишут.

Я только ограничусь тем, что напишу тебе немножко о себе, а это не должно быть тебе совсем безразлично. Впро­чем, то, что я тебе расскажу, не очень интересно. Я расту и хорошею с каждым днем. Хочешь иметь мой портрет? Тогда пришли мне 200 рублей, и ты будешь иметь прекрасный образец как с точки зрения живописи, так и грации и красоты (это скромно, не правда ли?).

Мы очень приятно проводим время то у Карамзиных, то у Вяземских, дня не проходит, чтобы мы туда не ходили. И общество действительно очаровательное; одна беда: множество мужчин, но все юноши, нет подходящей партии, и выходит, что из пустого в порожнее пере­ливаем, больше ничего. Нет ли у тебя намерения ми­моходом нанести нам небольшой визит этой зимой, это бы­ло бы очень мило с твоей стороны. Что поделывает Ваня, со­бирается ли он скоро приехать? Где Сережа? Все молод­цы нас забыли. Пришли же мне, я тебя умоляю, ответ на­счет Семенова. Что делает Август, жив или нет?

Прощай, дорогой друг, нежно целую тебя, а также Ваню, если он у тебя. Жду от него письма. Скажите ему, что если он очень умен, то у меня есть для него славная штучка: новая опера «Норма» Беллини, хочет ли он, чтоб я ему прислала или сам он за ней приедет. Чудо как хороша.

ПИСЬМО 24-е

ЕКАТЕРИНА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА

1 ноября 1835 г. (Петербург)

Вот, дорогой Дмитрий, бумага, которую мы несколько дней тому назад получили от Лонгинова. Как мог ты посту­пить так безрассудно и подать вторично на суд дело Усачева в Москве после неблагоприятного решения Сената. Нет ни­какого сомнения, что если бы ты передал дело сюда, у нас была бы здесь большая протекция и можно было бы не со­мневаться в успехе, тогда как теперь Бог знает, что будет. А мы-то были уверены, что в прошении речь шла именно о том, чтобы дело слушалось в Петербурге и именно так мы говорили всем, кто нам советовал это сделать.

Тысячу благодарностей, дорогой Дмитрий, за деньги, они пришли очень кстати, так как мы были совсем без ко­пейки; только ты забыл велеть нам уплатить 100 рублей, ко­торые нам не доплатили при расчетах за три месяца в сен­тябре. Пожалуйста, дорогой друг, распорядись, чтобы нам выдали их вместе с деньгами за 1 декабря, потому что это по 50 рублей на каждую, то есть почти столько, сколько нам стоит стол в месяц, следственно, это не пустяки.

Таша обнимает тебя от всего сердца и бесконечно благо­дарит за деньги, которые пришли как нельзя более кстати, так как она имела в них очень большую нужду. Она очень сердита на мать, у которой она просила содержание 200 руб­лей в месяц, а мать ей отказала под предлогом плохого со­стояния ее финансов.

Пушкин две недели тому назад вернулся из своего псков­ского поместья, куда ездил работать и откуда приехал рань­ше, чем предполагал, потому что он рассчитывал пробыть там три месяца; это очень устроило бы их дела, тогда как те­перь он ничего не сделал и эта зима будет для них нелегкой. Право, стыдно, что мать ничего не хочет для них сделать, это непростительная беззаботность, тем более, что Таша ей не­давно об этом писала, а она ограничилась тем, что дала сове­ты, которые ни гроша не стоят и не имеют никакого смысла.

У нас в Петербурге предстоит блистательная зима, боль­ше балов, чем когда-либо, все дни недели уже распределе­ны, танцуют каждый день. Что касается нас, то мы выезжа­ем еще очень мало, так как наша покровительница Таша на­ходится в самом жалком состоянии и мы не знаем, как со всем этим быть, авось как -нибудь сладится. Двор вернулся вчера, и на днях нам обещают большое представ­ление ко двору и блестящий бал, что меня ничуть не устраивает, особенно первое. Как бы себя не сглазить, но те­перь, когда нас знают, нас приглашают танцевать; это ужас­но, ни минуты отдыха, мы возвращаемся с бала в дырявых туфлях, чего в прошлом году совсем не бывало. Нет ничего ужаснее, чем первая зима в Петербурге, но вторая совсем другое дело. Теперь, когда мы уже заняли свое место, никто не осмеливается наступать нам на ноги, а самые гордые да­мы, которые в прошлом году едва отвечали нам на поклон, теперь здороваются с нами первые, что также влияет на на­ших кавалеров. Лишь бы все шло как сейчас, и мы будем до­вольны, потому что годы испытания здесь длятся не одну зи­му, а мы уже сейчас чувствуем себя совершенно свободно в самом начале второй зимы, слава Богу, и я тебе признаюсь, что если мне случается увидеть во сне, что я уезжаю из Петербурга, я просыпаюсь вся в слезах и чувствую себя такой счастливой, видя, что это только сон.

У меня к тебе очень большая просьба. Прежде всего дол­жна тебе сказать, что я была серьезно больна и сейчас еще болею, но благодаря Спасскому мне, слава Богу, много лучше, он быстро вылечил меня, а болезнь могла перейти в хрониче­скую. Мне хотелось бы поэтому, дорогой Дмитрий, отблаго­дарить его за лечение. Кроме того, он и Сашу несколько раз пользовал, а также наших людей бесплатно, так что ты понимаешь, что это очень большая любезность с его стороны. Не­давно он меня просил выписать ему пару лошадей, чтоб ходили во всякую упряжь, не моложе 5 лет и не старее 7, и хочет за них дать 500 рублей, только чтоб они были весной. Не можешь ли ты купить таких лошадей в Яропольце, где они, кажется, го­ раздо дешевле и, говорят, славятся как хорошие. Право, ты нам доставил бы большое удовольствие, если бы мы могли ему их подарить от твоего имени за все его заботы в отноше­нии нас. В самом деле я чувствую, что я ему очень обязана, и однако не знаю, как отблагодарить его за свое лечение.

Пришли нам, пожалуйста, запас варенья.

ПИСЬМО 25-е

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА

1 декабря 1835 г. Петербург

Я начну свое письмо, дражайший и почтенный братец Дмитрий, с того, что ты непроходимо глуп. Разве же я тебе не говорила, какова сумма долга этому сумасшедшему Семе­нову? Теперь я уже не помню, а так как я его больше не виде­ла с тех пор, то и не могу его спросить. Потрудись посмот­реть несколько предыдущих писем, ты там найдешь все что нужно. К тому же это было бы неплохо, письма очень поучи­ тельные и интересные, и это заставит тебя провести неско­лько очень приятных минут. Насколько я помню, там часто идет речь о некоем господине Носове, благовоспитанном молодом человеке редких достоинств, красивом и любез­ном, в общем о щеголе с Васильевского острова. Не знаю, зна­ ешь ли ты его, но я тебе очень бы посоветовала, когда ты здесь будешь, посещать его как можно чаще. У меня даже была просьба к тебе в отношении этого интересного моло­дого человека. Я хотела тебя просить дать мне к нему реко­мендательное письмо. Вот уже 1 декабря, и я была бы не против возобновить знакомство, потому что, по правде го­воря, у нас с ним были некие интимные отношения, кото­рые я не хотела бы порывать окончательно. Итак, ради Бо­га, дорогой братец, постарайся, так как иначе мы снова нач­нем жаловаться на нищету.

Что сказать тебе интересного? Жизнь наша идет своим чередом. Мы довольно часто танцуем, катаемся верхом у Бистрома каждую среду, а послезавтра у нас будет большая ка­русель [конные состязания]: молодые люди самые модные и молодые особы са­мые красивые и самые очаровательные. Хочешь знать кто это? Я тебе их назову. Начнем с дам, это вежливее. Прежде всего, твои две прекрасные сестрицы или две сестрицы-кра­савицы, потому что третья... кое-как ковыляет (Н.Н.Пушкина была беременна); затем Ма­ри Вяземская и Софи Карамзина; кавалеры: Валуев — при­мерный молодой человек, Дантес — кавалергард, А. Голицын — артиллерист, А. Карамзин — артиллерист; это будет просто красота. Не подумай, что я из-за этого очень счастлива, я смеюсь сквозь слезы. Правда.

(Конца письма нет)

ПИСЬМО 26-е

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА