собственника, что отличает господина, ждущего посланного за сигарами слугу. Взирая на постоянно меняющиеся сумеречные кружева, что плетёт вокруг неё изменчивая и не ведающая застывших констант Вечность, Душа дожидается Смерти как личного оплачиваемого поводыря, который, суетливо и угодливо оглядываясь, спешит за руку доставить Душу в означенное и предначертанное ей от рождения место.
Именно так я ждал прихода Конца. Однако вместо обрывающей Сознание расправы передо мною неожиданно возникло и стало расти матово-белое свечение. Настолько спокойное, уверенное в себе и несильное, что было похоже поначалу на лёгкий ночной туман, еле различимый на фоне разлитых чернил неба.
Однако при его властном и неторопливом появлении серая мгла в панике прянула в стороны, словно трусливый и часто поротый розгами ученик при появлении своего Учителя, освобождая тому дорогу и занимая при нём границы пристойной и молчаливой почтительности.
У меня было ощущение, что я растворяюсь в этом свете, и что всё моё существо целиком превратилось в два органа чувств — слух и зрение. Что я отныне бестелесно существую в симбиозе двух этих величайших подарков человечеству. Именно им, и ничему другому, люди обязаны свое любовью к Жизни и познанию её красоты.
Именно они питают нашу жажду жить. Отвечают за наши праведность и греховность, ибо, не видя предмета вожделения, его линий и форм, не видя и не слыша исходящей то него сладостной музыки внутренней сути, мы обделены возможностью выбора — искус или стоичество… Жажда обладания или сознательный отказ от соблазна.
Именно зрение и слух приходят с человеком в мир первыми и оставляют лишь в самый последний его момент. И сейчас, находясь перед самим Светом, я буквально слышал и видел его неспешный величественный пульс. Я весь превратился в комок восприятия. А Свет не рассматривал, Он слушал меня!!! Слушал мозг, сердце, душу… и будто прощупывал мои синапсы. Прикосновения великого и терпеливого Тепла, сопровождающиеся чувством непередаваемой эйфории ласкового Покоя…
В этот период испуганно затрепетало, застыло и отступило всё. Не было более ни пустоты, ни осознания нелепости и нереальности происходящего, которое отказывался до этого понимать беснующийся мозг. Меня обволакивало Неизвестное, что могло заставить повиноваться себе само Ничто.
И, словно сделав какой-то вывод, Свет на мгновение вспучился и нестерпимо воссиял мне в лицо, а затем стал отступать, уменьшаясь до предела едва различимого и заметного контраста среди укрощённой и притихшей серости Бесконечного.
«Выбор сделан… Пусть же состоится Предначертанное»… Я скорее ощутил, нежели услышал это. Повелительно прозвучавшее на уровне неуловимого дыхания Сфер. На миг окружающее ослепило меня отражением бесконечным числом Солнц, а затем лопнуло, взорвав мои зрачки триллионами осколков. Я окончательно, полностью, безвозвратно ослеп…
Последнее, что запечатлел мозг на грани окончательного вскипания, была густая кровавая пелена, застлавшая мне очистившееся покрывало Вселенной, на которой были вытканы такие огромные, нестерпимо мерцающие расплавленным серебром звёзды… Сознание в последний момент успело пискнуть мне, что я наконец-то умер…
…Понимание себя возвращалось мучительно. В ушах назойливо гудели турбины и пикал сигнал тревоги. С трудом открыв глаза, я понял, что гудят вовсе не двигатели, а вентилятор охлаждения на приборе, от которого ко мне в разных направлениях тянулись проводки и шланги. А пикает так тревожно синусоида моих сердечных сокращений. В свете вечереющего дня присматриваюсь к окружающей обстановке. Аппаратура несколько необычная и самая, видимо, современная.
Я в больнице. Это ясно, как божий день. Вот только что я тут делаю?! Если я не сошёл с ума, мне казалось, что ещё два дня назад я где-то шатался, что-то делал… Вспомнить бы, что. Или мне всё это снилось? Тогда сны — какие-то дурацкие. Я против неведомых созданий, голый, прокрадываюсь на какие-то богатые виллы, убиваю какую-то охрану, забираю её автоматы, долго разбираюсь с чудищами, потом где-то прячусь… В каких-то то ли подвалах, то ли канализации… И выбираюсь наружу по ночам и лишь затем, чтобы лишить жизни ещё одного уродца. Бред воспалённого мозга, не иначе! Кстати, который сегодня день?! В памяти услужливо щёлкает: седьмое июня. Именно в этот день меня нашпиговали свинцом по самые брови. Сколько же я был в отключке? И самое главное — как им удалось?
Насколько я помню «разрывы» и фонтанчики крови на своём теле, с такими ранами не то, что не живут. С таким, по-моему, даже не хоронят. Если я правильно понимаю, целыми на мне оставались, наверное, лишь пальцы.
Ноги… А ноги?! Нахожу их глазами и приподнимаю в удивлении брови. Словно не найдя кроватки побольше, меня уложили в какое-то подобие детской люльки… Отчего-то мои крупные, волосатые ноги торчат в разные стороны за пределы этой «люли» более, чем на метр! Вот это, я понимаю, сервис! И здесь кладут на кровати и тумбочки в коридорах… Удивительно, что для меня вообще нашлась отдельная палата, а не «предбанник» туалета. Прислушиваюсь к себе и пытаюсь шевелить ногами. Обнаружив их в чувствительности, пытаюсь потянуться. Первым же движением отламываю спинку кровати.
Мать моя женщина! Теперь разговоров и визга не оберёшься…
С чего везде так — поломают сами, притулят на соплях, а претензии и непомерный счёт потом предъявят тому, кто случайно задел всё это недоразумение?!
Первым порывом — встать и приладить чёртов огрызок на место, пока сюда вслед грохоту не забежал кто-нибудь не в меру скандальный и крикливый.
Оглядываю себя. К венам ведут пару капельниц, на морде маска с кислородом… На груди и запястьях проводки. Всё это обильно украшено кляксами молодой, розовой кожи свежезатянувшихся ран… Ого! Не менее полутора десятков сморщенных «пыжиков» в разных местах, причём все уже со снятыми швами. Не меньше месяца, значит, валяюсь.
Ну, хоть это, да выяснил. Значит, сейчас конец июля. Примерно так. Ну, июль так июль. Поднимаю руку, чтобы повыдирать из себя всё это техногенное великолепие. Сбоку раздаётся крепкое «кр-рак!» Недоуменно поворачиваю голову и взгляд натыкается на ошмётки кожаного ремня, широкой полосой которого я был, оказывается, пристёгнут. Что за бред?! Словно волосинку. Перевожу глаза на левую руку и пытаюсь повторить движение. «Хр-рясь»…
Холодею. Первый, сочтённый мною за глюк, эпизод можно было списать на какой-нибудь поганый симптом. Мало ли что привидится «возвращенцу» с того света. Однако факт подтверждается, и он есть факт!
Второй обрывок отпускает мою руку чуть выше запястья. На лбу выступает испарина. Мысли мечутся в панике, словно крысы, в банку с которыми внезапно прыснули фосгеном. И тут, словно молотом, по голове ухает какими-то смутными образами, обрывками памяти, куда на секунду заглядывает подсознание и снова торопливо захлопывает дверь, не дав ухватить какую-то суть, что-то очень и очень важное…
Спустя минуту немного успокаиваюсь. А что, собственно, такого? Сейчас вдруг начинает казаться вполне естественным некоторая новизна в моём существовании. Снимаю с себя рывком всю путаницу проводов и «кишок». Прибор начинает истошно верещать.
Не обращая уже на него ровным счётом никакого внимания, рывком сажусь в кровати и пытаюсь встать на ноги.
Внезапно кровать подо мною с треском и горестным стоном проваливается, словно «хрупает» слабыми боками и разлетается вдребезги пластмассовый детский горшочек, на который с размаху падает толстозадая тётя…
Мне на голову взлетает и накрывает краем простыня. В раздражении сбрасываю её с себя. В коридоре раздаётся топот спешащих ног, и, прежде чем я успеваю выбраться и встать из груды этого хлама, распахивается дверь, в помещение врываются…и замирают в растерянности люди в белых халатах.
Видимо, выгляжу я довольно необычно, сидя квочкой среди клубков скомканного тряпья и руин инвентарной мебели, потому как раздаётся удивлённый вскрик. Наконец, я справляюсь с горой этого постельного мусора и здороваюсь:
— Добрый вечер!
И тут замечаю отчего-то просто вытянувшиеся лица и словно не верящие собственным глазам личности. Тем временем я по инерции уже начатого движения встаю. Господи, до чего же они мелкие! Словно детсад какой-то! Можно списать, конечно, и на дефект не пришедшего в себя зрения, но почему они
