зашипят, клыкастые змеиные пасти. Ночью, с кладбищенским брожением луны, то и дело оступавшейся в чёрных облаках, меньше всего казалось, что дерево напевало задорные пионерские песни.
— Почтовый дуб… — пробормотал Новик.
Ошибиться невозможно было. Вот и колодезно-чёрный провал на высоте человеческого роста в кряжистом чудовищном теле, словно голодно раскрытый рот.
— Откуда ты про него знаешь? — обернулся Саша. Достаточно подробно живописуя свою шпионскую и анкетную биографию, Войткевич пионерскому детству отвёл совершенно другое место, за которое и «Спасибо великому…» язык сказать как-то не поворачивался: макаренковскую колонию поминал. — Я и от местных не слыхал…
— Книжки в детстве читать надо было, — оттёр рукавом вспотевший лоб Яша. — Например, «Маленькие испанцы» Кононенко, кажется, или «Военную тайну» Гайдара. Очень поучительно…
— Ага… — проворчал Новик, поправив на груди шмайсер. — Прямо пособие для будущего Мальчиша-Плохиша. Там что, и точные координаты дуба указывались?
— Точное местоположение нам любезно указал наш проводник… — Яша протолкнул вперед себя Стефана Толлера, не преминувшего в очередной раз зарыться в каменной осыпи на разъехавшихся ногах чуть ли не носом.
— Ну да, конечно. Надёжный источник, — хмыкнул Новик.
— М-да… — скептически проводил взглядом Войткевич тощего Толлера, сползающего по гравию на четвереньках. — Пожалуйста вам, «Вперёд прорывались отряды спартаковцев — смелых бойцов». А ещё «пионер — всем пример»… — Яша звучно сплюнул. — Одно слово, бюргер. Хотя привёл… — Он задумчиво поскрёб бороду, вернее, уже бородку, заметно, до уменьшительно-ласкательного суффикса, сокращённую ножницами Аси. — И примеру его и впрямь стоит последовать. Тебе, — уточнил Войткевич, внимательно глядя на старшего лейтенанта.
— То есть?
— То есть вы с ним останетесь чуть ниже, в лесу, — пояснил Яков. — Бреннер ждёт меня в качестве своего бывшего агента, значит, ждёт одного.
— Логично, — саркастически согласился Новик. — Зачем агентам абвера свидетель из советской разведки?
— Прямо мысли мои читаешь… — вздохнул Войткевич. — Ты думаешь, он поверит, что, пропав на два года, я только тем и занимался, что вербовал для абвера русских разведчиков? В надежде на победу германских войск. Особенно сейчас… — нажал он на последний аргумент. И, не дождавшись ответа Новика, заключил: — Так что я пойду сам и приведу его сам.
— А почему ты думаешь, что он придёт один?
— Не думаю… — хмыкнул, забрасывая за спину патриотически-неизменный ППШ, Яков. — Уверен, что не один. Так что посматривай…
Он заскрипел гравием, взбираясь на последний подъём перед поляной, укрытой мрачной кроной дуба. Беспечно, как на прогулке по ночным аллеям санаторного парка, насвистывая что-то довольно трудновоспроизводимое, не иначе оперную партию…
Разговор Войткевича с его бывшим куратором был недолгим. И все это время Новик напряженно думал: «А
— Какого сигнала ждут от вас ваши коллеги? — спросил Войткевич у сухопарой фигуры, материализовавшейся из лунного сумрака с бесшумной лёгкостью призрака.
Спросил, даже не глядя на неё, а увлечённо шуруя пальцами в палой листве, набившейся в дупло почтового дуба.
— Hab' nicht verstanden… — скрипнул в темноте голос «призрака», одетого в мешковатый летний костюм из чёрной фланели. — Не понял? Здравствуйте, Якоб…
— Gute Nacht. Я говорю, какого сигнала от вас ждут ваши солдаты, чтобы схватить меня?
— Какой смысл?
— Какой смысл меня арестовывать? — Войткевич, вынув руку из чёрной утробы дупла, оттёр её, по обыкновению, о штаны. — Так и думал… — заметил он неизвестно по какому поводу. И, так и не предложив руки Бреннеру, «грязная, мол», продолжил: — По-моему, смысл самый прямой. Не отпускать же меня обратно к партизанам.
— В разведку… — уточнил Карл-Йозеф, но в несколько вопросительной интонации. — В русскую флотскую разведку?
— Тем более и непременно, — охотно подтвердил Яша, чуть бравируя знанием немецких идиоматических выражений. — Присядем?
— Как же не отпустить… — гауптштурмфюрер, видимо, предполагавший скромный комфорт пикника, вынул из кармана брюк сложенную вчетверо салфетку. — Разве это не логично? Отпустить своего бывшего агента к русским с новыми инструкциями, в обновленном, так сказать, качестве? Спросив разве что, какого дьявола шарила русская разведка в моём сейфе и куда подевала добросовестного идиота Стефана.
Бреннер примостил белую салфетку на гребне чёрного громадного корневища и уселся.
— Характеристика Толлера блестяще подтверждает вашу проницательность, — светским тоном сообщил Яков. — И ваше спокойствие по поводу шумной вылазки обоснованно: сейф мы вскрыть не успели.
— Я это заметил, — кивнул едва заметно в темноте облачной ночи Карл-Йозеф. Нотку облегчения в его реплике уловить было непросто.
— Но вот откуда вам знать, какого рода обновление произошло со мной за последнее время? — устроился подле, не претендуя на подстилку, Войткевич. — Вы что же, не допускаете возможности, что после 22 июня я пережил патриотический катарсис и стал верен делу «Ленина — Сталина», как никогда?
— Отчего же, вполне допускаю… — легко согласился Бреннер, раскрывая блеснувший серебром портсигар. — Bitte «Schwarze Bohmen», — предложил он коротенькие тёмные сигарки. — Не совсем то, что вы любите…
— Что вы, что вы… — плотоядно потёр ладони Войткевич. — Во что вам завернуть Родину?
Бреннер, не уловив ассоциативной связи и не дождавшись пояснения, повторил:
— Вполне допускаю ваше патриотическое перерождение, Якоб, но поверит ли в него СМЕРШ? — гауптштурмфюрер произнёс эту страшную аббревиатуру по-русски, и оттого прозвучала она ещё более зловеще. — Когда узнает об Spiller'e, Игроке?
— Страшно подумать… — интимно, будто делясь собственными страхами, прошептал бывший агент Spiller. — Но… — прервался он на то, чтобы надкусить кончик сигары и закурить. — Но откуда вам знать, в чьи ворота станет
— Бросьте, Якоб! — скрипуче хохотнул гауптштурмфюрер. — У вас мания величия. Неужели вы думаете, что в русской разведке за вами не будет, кому присмотреть? Вы забыли о наших методах работы? «Доверяй, но…» За вами будет приглядывать наш человек, — настойчиво повторил он, но, казалось, особого впечатления на «Игрока» этим повторением не произвёл.
— И кто же этот соглядатай? — без обиняков уточнил тот.
— Что за бестактность… — развёл руками Карл-Йозеф. — Разумеется, этого я сказать не могу.
— В таком случае, я дам сигнал моим коллегам, — неожиданно заявил Войткевич, как ни в чём не бывало с наслаждением затягиваясь горьким дымком. — Из SMERSHC… СМЕРШа — произнес он в подчёркнуто немецкой транскрипции. Свою «Чёрную Богемию» гауптштурмфюрер едва не выронил. — Мои
Хоть и сумел совладать с собой, не стал озираться Карл-Йозеф, но парировал довольно наивно, почти по-детски:
